«Жил был я…», Опруненко Виктор

Стоит ли об этом? Так пелось в одной популярной среди советского студенчества песне. Стоит или нет — вопрос спорный. Но если в такой постановке вопроса видится вялотекущая шизофрения, то, как говорили евреи в послевоенной Молдавии — «Кому это мешает?» Одним словом, как в анекдоте об икре, который кишиневцы в 70-х годах любили пересказывать к месту и не к месту. Перескажу и я — недаром я «старый кишиневец».

Два еврея вспоминают уже далекие 50-тые годы.

Хаим: Мойша, ты помнишь рыбный магазин на углу Ленина и Котовского (евреи, как немногие истинные аборигены, могли сказать и «на углу» Александровской и Хынчештской).

Мойша: Да, Хаим. Там еще стояли две бочки. Одна с черной икрой, другая с красной.

Хаим: Вот-вот, и я о том. Спрашивается, а кому они мешали?

Может сравнение с икрой и неудачное, но кому мое графоманство мешает?

Родился я в городе Дзауджикау, до моего рождения это был Владикавказ, потом Орджоникидзе и теперь опять Владикавказ. Родился я 16 февраля 1945 г. И значит, принадлежу к первому послевоенному поколению. А для нашего поколения смена названий городов, улиц, восхваление, а потом критика ушедших вождей (или наоборот), изменение школьных программ, количества лет обучения, срока службы и т.д были явлениями характерными. И всегда наш 45 год попадал в самое, что ни на есть, «повидло»…

Учились дольше, служили больше, а «дембель», понятно, задержали. Горя немного было, но мелких неприятностей столько, что лучше одна крупная.

В какой семье посчастливилось мне родиться? Военнослужащих. Отец Опруненко Федор Петрович, майор-танкист (почти как у Высоцкого — «дети бывших старшин, да майоров»). В 1943 г. после тяжелейшего ранения он попал в эвакогоспиталь 3183 (бывший санаторий «Известия» недалеко от Сочи), где в это время главным хирургом проходила службу моя мать, Руденькая Клавдия Ивановна, фронтовой врач. После того, как отец попал в разряд выздоравливающих, он был назначен замполитом (комиссаром) этого госпиталя (http://www.sochi-news.ru/files/2006/08_08_12_.pdf) и с тех пор мои родители проходили службу вместе и не расставались уже никогда. При таком тесном контакте я был обречен появиться на свет! В 1946 г. отец, как родившийся в Молдавской АССР (тогда МАССР со столицей в г. Балта находилась в составе Украины) и владеющий молдавским языком [1] был направлен на работу в Кишинев, столицу вновь образованной Молдавской ССР. Кроме МАССР во вновь образованную союзную республику частично вошла и Бессарабия, «отторгнуто — возвращенная» от Румынии. Хотя родители говорили, что после войны они хотели остаться жить на Кубани — мама была из Армавира, но отцу приказали, он козырнул — ведь он был солдатом! А я много лет спустя превратился в оккупанта. И хотя особых «ужасов национализма» испытать не привелось, но с некоторыми экстремистами сталкиваться приходилось и лозунги типа «русских за Днестр, евреев в Днестр» видеть. Придурки эти ни чужой (что более-менее понятно), ни своей (что еще более понятно, когда националистическая идеология «застит глаза») истории не знали. Человек умный и знающий в крайности не бросается. К сожалению, мне такой радикализм не нравился и из-за этого пришлось расстаться с рядом, казалось бы, хороших друзей-подруг автохтонов. Их возмущало, что русские до сих пор не уехали. Куда им ехать да и почему? Для многих это родная земля, они здесь появились на свет, выросли, учились-женились, детей родили! У меня, например, жена молдаванка, а дочь Клаудия в этом году поступила на химфак Ясского Университета. Сын Александр, политолог, окончил русскую школу, но высшее образование получал на румынском языке. Он абсолютный билингв. Русские, да и другие этносы, которые в Молдове говорят преимущественно на русском (русофоны), здесь жили, по крайней мере, с 1812 г., а многие (староверы, армяне, гагаузы, болгары) и ранее.

Детство у меня было нормальное и даже можно сказать, счастливое (извините за штамп). Соседи и друзья вспоминаются с теплотой. Жаль, что многих уже нет в живых. В 1951, т.е. в возрасте, когда я себя уже хорошо осознавал, мы с ул. Синадиновской переехали в дом на углу Подольской и Пушкинской (о нашей жизни на Синадиновской я еще расскажу). Пушкинскую хватило ума в новейшие времена не переименовать [2], а вот Подольская, в зависимости от политической конъюнктуры, стала сначала ул. Искры (здесь в свое время эта большевистская газета печаталась), а потом в унионисткий [3] период в Букурешть (Бухарестской). Переехали мы в том дом, где сейчас румынское посольство. До революции этот роскошный, несколько эклектичный дом-палаццо принадлежал бессарабскому помещику, главе губернской управы, реакционеру и антисемиту Дмитрию Николаевичу Семиградову (http://free-book.ru/newsarchiv,1,,,,10,41,943909200,1210435084.htm). Его, в числе других местных богатеев, подвергал революционной экспроприации молдавский Робин Гуд и легендарный герой Гражданской войны Григорий Иванович Котовский, причем происходило это именно в этом доме. Событие это (или, скорее всего другое, «по мизансцене» — я что-то я уже подзабыл за давностью лет) нашло отражение в знаменитом фильме о Котовском, однако дом для съемок, конечно же, был другой. Ведь фильм снимали в Средней Азии, т.к. Кишинев в тот момент был «под румынами».

«Котовский» вышел на экраны в 1942 году. Мы, послевоенные дети, были в полном восторге от образа элегантного экранного Котовского, созданного блистательным Николаем Мордвиновым.

Люди, окружавшие меня в то время, тоже были в высшей степени интересными и удивительными. Друзья, жившие на противоположной стороне улицы и поэтому поначалу числившиеся «врагами», были детьми полковника милиции, капитана КГБ, химика-аналитика, закончившего Сорбонну, старшины-пограничника, шофера-дальнобойщика и спившегося архитектора. Иногда к нашим играм и проделкам присоединялись дети из самого богатого и большого на нашей улице особняка. Это были «Коваля», Вовка и Юрка, двое младших из 4-х детей Николая Григорьевича Коваля, бывшего в разное время председателем Совмина МССР и I секретарем ЦК КПМ. Сейчас про него говорят и пишут много плохого. В частности он якобы ответственен за депортации и голод 46 года в Молдавии (http://teckani.narod.ru/20_7.htm). Вовка и Юрка не всегда присоединялись к общей ватаге, т.к. помимо обычной школы учились еще и в музыкальной и были очень заняты. Зазнайства в них не было никакого. Тогда, может быть, демократия и не реализовалась в полном объеме, но равные и без всякой дискриминации дружеские отношения были. По морде мог получить и сын «водилы» и сын первого секретаря. И еще неизвестно, кто получал чаще. Жаловаться было не принято. Хотя и случалось. При этом родители пострадавшего, несмотря на социальный статус, говорили: «А ты с ним не водись». А как не водиться, если интересно?

Соседи — это отдельный разговор. Это были настоящие петербуржские интеллигенты. Иногда про них говорили «рафинированные». Дело в том, что в Молдавии решено было открыть мединститут. Сейчас бы пригласили бы пару слесарей-гинекологов преподавать хирургию, да и дело с концом! Но «оккупанты» действовали не так. Говорят, что вопрос решал сам Сталин! И он решил его с большевистской прямотой, быстротой и «мудростью», достойной вождя народов. Он вернул из эвакуации 2-й Ленинградский мединститут, но не в Ленинград, а в Кишинев. Недемократично? Да, конечно! Обычный, характерный для тех суровых времен мобилизационный подход. Однако медицина в Молдавии получила мощный толчок. До этого сюда «на восстановление» уже приехали врачи из России: профессор Кривошеев, доктор Бабанов, доктор Губанов (почти как Бобчинский и Добчинский). Были врачи из «местных» — доктора Систер, Кланг, Литвак и многие другие. Они изучали медицину в Бухаресте и Яссах, а доктор Кланг даже во Франции, которая между двумя мировыми войнами предоставляла квоту студентам-бессарабцам. У нас во дворе (еще до нашего переезда) поселились два профессора: Борзов и Шарапов. К сожалению имен-отчеств их я уже не помню. Но их самих помню хорошо. Ко мне они обращались исключительно на «Вы», а на мои приветствия профессор Борзов всегда приподнимал свою красивую фетровую шляпу, а профессор Шарапов кланялся и прикасался двумя пальцами к своей каракулевой шапке, напоминавшую молдавский национальный мужской головной убор — кушму. Для меня это было весьма непривычно и очень удивляло.

В соседней с нами квартире жил Александр Яковлевич Принц — академик ВАСХНИЛ — и его жена Вера Александровна. Они также говорили мне «Вы» и обращались «молодой человек». Тогда что-то более изысканное, чем «пацан» или «шкет» меня несколько шокировало, но я терпел. На противоположной стороне улицы манеры были несколько иные. В рамках столь антагонистических педагогических подходов я и воспитывался.

Про академика Принца по городу многие годы ходил такой анекдот. Последний раз я его слышал в начале 2008 г., хотя Александр Яковлевич уже лет 30 как умер.

Дело в том, что у академика Принца недалеко от местечка Костюжены под Кишиневом был опытный участок. Академик разводил там табак, а также ловил разных бабочек, жучков, мошек, на нем паразитирующих, т.к. занимался вредителями табака. Кажется, что он еще и был энтомологом-любителем. И вот однажды он погнался за какой-то бабочкой с сачком, практически голый, т.е. в трусах и шляпе (шорты тогда были не в ходу даже у академиков). На его беду из «сумасшедшего дома» (в Костюженах находилась знаменитая психоневрологическая лечебница, т.е. это была наша «Канатчикова дача») сбежал какой-то псих. Санитары бросились в погоню и, увидев полуголого человека с сачком, бегающего какими-то замысловатыми зигзагами, «зафиксировали» его. Два дюжих молодца легко скрутили щуплого академика и отконвоировали в больницу. На возмущенные крики ученого с мировым именем «что вы делаете, Я Принц!!!» резонно заметили, что у них есть и короли и даже один император, так что хорошая компания ему обеспечена. Было это или не было, но уже более полувека эта история рассказывается, как достоверная.

К академику на лето приезжали внуки Олег и Саша Кононовы. Олег был старше меня лет на 8, кажется второгодник. Он соорудил шалаш на крыше сарая. Якобы для чтения и отдыха, а на самом деле он там курил. Когда мы с Сашей (мы были ровесниками) из любопытства залезли к нему и это обнаружили, то чтобы мы его не «заложили», он заставил нас тоже покурить. Моя бабушка потом табачный запах от меня учуяла, но отцу не выдала. Она меня очень любила. Если бы выдала, то порка была мне обеспечена. Не думаю, что это кардинально бы изменило мое отношение к табаку. Я вообще-то не заядлый курильщик, но под крепкий кофе или выдержанный коньяк хорошую сигарету выкурить не прочь. Но больше всего мне нравятся сигары. Хорошие разумеется. К ним я пристрастился еще в школьные годы. Тогда кубинская «Корона империал» стоила рубль с полтиной. И я позволял себе, экономя на бутербродах в буфете, баловаться ими. И однажды попался. Почему-то мне хотелось покурить купленную сигару в то время, когда шли уроки. Сигары вообще-то я курил дома, в укромном местечке во дворе, но тут приспичило. Учился я тогда в 9 классе, был урок черчения. Легко улизнув с урока, я направился прямо в туалет. Только я раскурил свою «торпеду», как туда вошел Филипп Борисович, наш учитель географии и по совместительству тренер школьной баскетбольной команды. Говорят, он в юношестве был чемпионом Румынии по боксу среди юниоров. С хулиганистыми учениками или нарушителями порядка он поступал не всегда педагогично. Это мог быть тычок в солнечное сплетение — «солнышко» или длань, запущенная в шевелюру. Тем не менее, за нетрадиционные методы воспитания мы были на него не в обиде — такое тогда было суровое время и с нами иначе было невозможно сладить. Это сейчас мне, учителю не позволено даже прикрикнуть на ученика, хотя бы и в случае безобразного поведения последнего, не говоря уж о физическом воздействии! Затаскают по инстанциям. И вот — «картина маслом»: вокруг дым, во рту сигара, в дверях «Филя». На возмущенный крик: «Что это такое!?» я среагировал молниеносно. Я выплюнул эту злосчастную сигару, да так точно, что она только пшикнула в отверстии. Не знаю, как бы Филя поступил, если бы я не избавился от улики. Но в данном случае он лишь скорчил страшную физиономию и прошипел: «Вон отсюда!». Других последствий не было. Почти целенькой сигары было очень жаль, но я посчитал, что легко отделался. Теперь я Филю не боюсь, сам учитель с 30-летним стажем и даже уже пенсионер. Да и Филипп Борисович Коганов (http://gogol.ucoz.ru/publ/), наш старый учитель умер 1 сентября 2007 г. и покоится в еврейском квартале на городском кладбище. Царствие ему небесное, если корректно так выразиться о нехристианине? Я был на его могиле и положил на надгробие камушек, как принято у евреев. Хороший был человек!

И по сей день сигары я люблю. Когда сын или брат, зная эту мою слабость, одаривают меня ими, я, закуривая, всегда вспоминаю тот случай. Сам я сигар давно не покупаю. Бюджет ветерана народного образования Молдовы не позволяет.

Да, пора от сигар перейти к жене академика — милейшей Вере Александровне. Одевалась она очень «бохато» (бытовал такой термин), но как-то «старорежимно». В жаркую летнюю погоду помимо шляпки, которую она носила вне дома неизменно, она раскрывала зонт. Это меня совершенно изумляло, т.к. вначале я думал, что это зонт от дождя (других я не знал, да и от дождя то не у всех были). Меня поражала предусмотрительность Веры Александровны — на небе не тучки, а она уже зонт раскрыла! Но потом, приглядевшись, понял, что изготовлен зонт из какого-то сетчатого материала и от дождя защитить не может, поскольку он дырявый! Эта проблема мучила меня еще долго, пока мама не сказала, что зонт предназначен для защиты вовсе не от дождя, а от… солнца! Не скажу, что мне это, целыми днями бегавшему по улице в трусах и майке и загоравшему за лето до черноты, многое объясняло. Вера Александровна нигде не работала, по дому тоже, т.к. у них была домработница. К ней жена академика также обращалась на «Вы» и была с ней очень добра и любезна. Была у них и собака, такса по кличке Джой (Joy по-английски означает примерно «радость моя, золотко мое» — так, кстати, звали спаниеля последнего российского царевича и престолонаследника Алексея). Мой отец английского языка не знал и кликал собаку Жой. Очень при этом смеялся над такой собачьей кличкой, т.к. «жой» по-молдавски означает четверг. Для меня выгуливать Джоя было и счастьем и предметом гордости. Пока пацаны с другой стороны улицы не узнали, чья это собака, я утверждал, что моя. Это сильно укрепляло мой авторитет. Я мечтал, что Вера Александровна в один прекрасный день подарит мне Джоя и я, когда вырасту, буду служить с ним на границе и ловить шпионов и диверсантов. Но Джой сплоховал. Однажды квартиру академика «обнесли». Джой не сумел задержать или хотя бы отпугнуть даже обыкновенных воров! Правда у Джоя было оправдание — наводчицей была домработница!

Помню, как Вера Александровна зашла к нам в квартиру (двери в те времена не запирались, если в доме кто-то был) и с порога, ломая руки, трагически произнесла: «Клавдия Ивановна, нас обокрали!». Наступила гнетущая тишина, затем матушка не менее трагически выдохнула почти шепотом: «Да что Вы говорите?». Потом началась обычная в таких случаях кутерьма. Вызвали милицию с собакой. Джой пытался вернуть потерянный авторитет и лаять на пса, находящегося при исполнении, но крупная восточно-европейская овчарка даже ухом не повела на все его усилия!

Я, если честно, тоже сплоховал и на героя-пограничника не потянул. Примерно полгода боялся даже сам заходить в подъезд. Везде мерещились воры. Летом 1953 г. была объявлена всеобщая амнистия, на свободу вышло множество уголовников, которые стали обычным явлением на улицах и, особенно, в пивных Кишинева и для нас наступил период «блатной романтики». Я стянул у матери из хирургического набора скальпель, а из подручных средств «замастырил» кастет. Носил их в кармане, чувствовал себя куда уверенней и в подъезд заходил запросто. Но это уже совсем другая история.

Кишинев, август 2008 г. _____________________________________________________________________________

— 1. Сейчас в Молдове официально молдавский язык не считается румынским. В книжном магазине, который находится на пересечении улиц Штефана чел Маре и митрополита Бэнулеску Бадони, я лично видел молдавско-румынский словарь.

— 2. При царизме она и носила названия Архирейская, а при румынах короля Карола I

— 3. «Унионистким периодом» — я называю довольно неопределенный временной отрезок, примерно от 1989 до 2000 г., когда в Молдове среди достаточно узкого круга политизированной интеллигенции была популярна идея об объединении с Румынией. На ранней стадии эти идеи были интересны и более широким массам. Я, кстати, принадлежу к «колеблющимся» и не отрицаю, что, в принципе, при учете всяких обстоятельств и условий, это может быть и разумно, с учетом членства Румынии в ЕС. Но, в настоящий момент, молдавский народ ментально и материально слишком занят проблемами самого элементарного «выживания» и политикой интересуется мало.