Наши ЗЁМЫ (известные). Общая тема.

[steinchik]

До настоящего времени в Бомбее (Индия) существует Пекарня (Булочная) Hearsch's Bakery (J.Hearsch & Co.), основателем которой является наш земляк Гирш Мошкович, родившийся 27 сентября 1862 года в Кишинёве и умерший 13 июля 1914 года в Бомбее.

[rimty]

Воспоминания поэта Феликса ЧУЕВА:

"В моей жизни сбылось загаданное. Каждый день в утренних сумерках кишиневского предместья Рышкановка, шагая в школу, я переходил железнодорожную насыпь — и в этот момент, начиная с девятого класса, обязательно загадывал, что, во-первых, получу золотую медаль, а во-вторых, попаду на поэтический вечер, где прочту свои стихи и их высоко оценит знаменитый поэт не ниже Твардовского...

Сбылось, очень скоро сбылось. Школу я закончил с золотой медалью, ибо за все десять лет учебы не получил ни по одному предмету ни одной четверки за год и даже в четвертях. Мне семнадцать лет, я учусь на первом курсе физического отделения Кишиневского университета, и в наш студенческий клуб приехали московские писатели, среди них поэт Ярослав Смеляков. Ему в президиум передали несколько моих стихотворений. А я уже собрался уходить и стоял у дверей.

Сейчас все это кажется сном, но было, было... Меня приглашают на сцену. 2 ноября 1958 года. Теплая молдавская осень. Я в светлой парусиновой курточке, в старых ботинках покойного отца поднимаюсь и вижу перед собой бородатого Вершигору — того, что "Люди с чистой совестью", кого-то ещё и рядом с ними Смелякова. Великий улыбался, что было не столь характерно для него, как узнаю после. Четырнадцать лет ещё впереди... Смеляков, держа в руке мои стихи, указал на одно из них:

— Это читай всем!

Волнуясь перед залом, я во весь голос стал, как теперь говорят, озвучивать это стихотворение — слабенькое, как понимаю сейчас, но в нём были строки, которые понравились Мастеру, и он, перервав меня, воскликнул:

— Черт возьми, я б тоже так написал!

Это мне-то, семнадцатилетнему...
Конечно, студенческая аудитория восторженно приняла и его слова, и меня. Авторитеты были авторитетами.
Смеляков дал мне свой домашний адрес и в блокноте написал то, что берегу и по сей день:
"Дорогому товарищу Феликсу Чуеву — братский привет. Я надеюсь, что он будет большим, настоящим советским поэтом".
Это был, может, самый радостный день в моей жизни. Я прибежал в общежитие и прямо в ботинках лег на кровать на спину, счастливо глядя в потолок... Через год я перевелся в Московский энергетический институт."

"Солдаты империи. Беседы. Воспоминания. Документы."

[bunicaSoni]

Феликс Чуев
ПОЧЕМУ Я НЕ СТАЛ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРОМ
Документальная повесть
1. ИЛЬИНСКИЙ БАЗАР
Мы люди советские! Мы люди рабочие! Мы любим работать!

Наша хозяйка, Филаретовна, лежит на деревянном топчане, покрытом полосатой молдавской ковровой дорожкой. В комнате полутемно, не прибрано, грязно. Утренний свет упруго пробивается сквозь усиженное мухами оконное стекло и косым, неярким квадратом гостит на земляном полу. Хозяйкин муж, дядя Петя, Петр Иваныч, сидит посреди комнаты за столом, целенаправленно уставясь на граненый стаканчик. На столе- ни скатерти, ни кусочка хлеба, только графин красного вина, уже неполный.
Мы люди советские! – продолжает хозяйка, лежа на топчане. Она в красном платье с засученными рукавами.- Мы красные! У меня красный летчик на квартире! С женой и мальчиком! Иди ко мне, лебедь черный, я тебе что-то дам!
Хозяйка гладит мой невероятно белый для Молдавии чубчик и достает из кармана грецкий орех.
Русские дали нам хлеб! Трэяскэ мареле Сталин! – завершает она по-молдавски и вручает мне орех.
Я привык к ее ежедневным речам, которые в присутствии моего отца бывали еще продолжительнее, ярче и политически заостреннее. Хозяйка меня любит, дядя Петя тоже, и я чувствую к ним что-то хорошее, особенно к дяде Пете. Не в пример Филаретовне он говорил мало, даже голоса его не помню. И всегда что-то делал: пил вино или работал, но чаще совмещал то и другое – у него это получалось. Иногда ездил на велосипеде, захватив деревянный ящичек с инструментами, а меня сажал впереди, на раму. Ехать было страшно: на нашей улице, да и дальше, здорово трясло, вот-вот свалишься. И однажды мы наконец упали. Дядя Петя на повороте не выдержал угол, машина наша завалилась, я оказался под цепью, с дяди Пети слетела его серая кепка, и он накрыл меня своим душным телом в латаном пиджаке. Больше я с ним не ездил. Однако он быстро искупил свою вину, изобретя для меня из палочек и ниток удивительную штуку – кувыркающегося гимнаста. Роскошная была игрушка! Нажмешь на боковые стойки – гимнаст делает «склепку», крутит «солнышко»… Первая игрушка, которая запомнилась. Потом появились купленные в магазине тряпичный клоун в колпаке, паровоз, пуленепробиваемый, спаянный в стиле «Уралмаша» из грубой, толстой жести, маленькая голубая «эмка» и зеленая пушка за 12 рублей 50 копеек… Это все мои дошкольные игрушки. Был еще принесенный отцом с работы деревянный «мессер-шмитт». Аккуратно выточен, покрыт лаком – однако не нравилась мне его грязно-серая окраска, к тому ж кресты и свастики… Пошла в дело бутылка голубого эмалита, «мессер» принял достойный цвет, а когда подсох, то его идейное перевоплощение было завершено красными карандашными звездами на крыльях и фюзеляже. По моей просьбе отец приделал к нему колеса из проволоки и двух деревянных шашек – на макете не было шасси. Этот «мессер» применялся при разборе боевых вылетов, а теперь война кончалась, и немцы сюда уже не залетали.
С утра до вечера носился я по двору с голубым самолетом, совершая взлеты и посадки. Нравился мне теперь его цвет, хотя на нашем аэродроме я не видел голубых машин: «кукурузники» и все пять «Ли-2» и «Си-47» были темно-зеленого, так называемого защитного цвета. Стояли еще два пятнистых, рыжих «харри-кейна», но они, как и все заграничное, меня тогда мало волновали. Был еще один, правда, не голубой, а темно-синий «Ли-2» № 4155, да недолго был: где-то на Кавказе наткнулся в тумане на скалу, вылетели оба мотора, однако машина спланировала, все остались живы, только командир корабля Шишигин стал заикаться…
Отец летал вторым на «Ли2?» и «Си47?». Митрич, его командир, завидев меня возле самолета, делает суровое лицо и говорит:
- Феликс, подойди ко мне! – Но я его не боюсь, потому что однажды он угостил меня румынской шоколадкой- экипаж летал в Бухарест, Яссы…
Своих детей у Митрича не было. Повзрослев, я узнал, что после войны сидел он с женой в ресторане, а к ней стали приставать. Четверо, шайка. Вышли на улицу, Митрича избили, а жену изнасиловали на его глазах. Умерла. Скоро он выследил их в том же ресторане и перестрелял за столом всех четверых. Очень ловко и быстро это сделал.
Отец уважал своего командира, говорил, что Митрич- фронтовой летчик, только выпить любит, и у него за это в войну два ордена сняли.
Митрич бывал у нас. Друзья отца собирались час-го. Помню веселого чернокудрого дядю Колю Пчели-нцева – он играл на аккордеоне. Вскоре он перебрался в Москву, позвонил мне 32 года спустя, и перед встречей я почти безошибочно представил его таким, каким и увидел, даже невольную поправку на седину к его кудрям мысленно сделал. Память, когда тебе четыре года, если ухватит, то навсегда.
В коридоре столько обуви, словно разулась сороконожка. Сапоги, стоптанные туфли, молдавские лапти-постолы. Кроме летчиков, приходили соседи-молдаване, друзья наших хозяев, ну и сами хозяева, конечно, были за столом, где возвышался неизменный графин, окруженный зеленоватыми стаканчиками. Хлеб, вареная кукуруза, соленый арбуз… Все уселись, и дядя Петя говорит отцу:
- Ну, Ваня, гай по стакану вина! – Я был единственным ребенком в этой взрослой компании, однако сидел за столом как равный. – Гай по стакану! – И вина мне давали слабенького и самую малость. А сколько я понаслушался!
Вот сосед наш, безногий Семен, служил в румынской армии, и теперь проклинает Антонеску: ногу Семену оторвала королевская бомба – своих отбомбили…
Один знакомый пилот рассказывает, как у его жены в оккупации пропала шуба, и он прислал такую же трофейную шубу из Германии, а жена узнала свои нитки на пуговице…
В войну отец летал к партизанам, вывозил детей из оккупированных районов, и по его рассказам я до сих пор представляю лицо немецкого пилота, сбившего его над Брянскими лесами. Геройски погибший летчик Мамкин, о котором через много лет напишут, служил в батином полку… За столом были самые обычные люди, ни одной знаменитости, а все так запомнилось. Многие взрослые давно забыли то, что помню я. События, фамилии… Касьянкина и Самарин- такое нашумевшее дело, все только об этом и говорили, а сейчас почти никто не знает, о чем речь.
Я сижу, навострив уши, меня пытаются чем-то занять, но вскоре забывают, и я слушаю новую историю. Летчика, героя этой истории, теперь уже не представлю, может, и не видел его, а вот жена его, высокая худая блондинка, запомнилась – верно, потому, что о ней говорили: ничего не ест, кроме шоколада. Она умерла и оставила дочку – младше меня. Летчик женился на другой и стал замечать, что дочь его тает и стала почти прозрачной. Случилось, отложили у него полет, пришел домой, жены нет, дочка спит. Взглянул и похолодел: на теле девочки набухали пиявки. У него хватило выдержки отвезти дочь в больницу, вернуться домой и дождаться. Дождался и застрелил. Его оправдали.
Наверно, за столом рассказывали и другое, но мне запомнилось это. А из юмора осталось, как отец, обратясь к молдавскому застолью, сказал:
– Ешьте, ешьте!
Молдаване встали, недоуменно глядя то на отца, то на дверь. Отец не был силен в молдавском языке, а они – в русском. Вот и получилось, что русское приглашение начинать трапезу означало по-молдавски выйти за дверь. Недоразумение, конечно, быстро уладилось, и представители обеих национальностей дружно смеялись под звон граненых хозяйкиных стаканчиков. А хозяйка не преминула произнести тост за дружбу советских народов.
С молдаванами отец ладил. Позовет какого-нибудь виноградаря и долго обсуждает с ним преимущества того или иного сорта, вроде это ему когда-нибудь понадобится. Впрочем, отец однажды сам обрезал на зиму виноградные кусты возле дома, надеясь укрупнить ягоды. Однако эффект получился противоположный: виноград уродился мельче обычного. Тогда отец пригласил знакомого молдаванина, вроде бы знавшего толк в этом деле, они долго сидели за столом и потом пошли обрезать кусты заново.
- Может, не надо? - засомневалась мама.
Теперь специалиста привел, по науке обрежем, и никаких гвоздей, – ответил отец.
На сей раз осенью не стало никакого винограда – ни поесть, ни даже мелкого, на вино. Правда, выпивал отец редко. Можно сказать, вообще не пил. Раза два видел я его «хорошим»: седьмого ноября долго ждали его с демонстрации, да еще раз пришел домой нетвердо и принес бабушке отрез на платье. А так, если появлялись гости, давал мне рублей 15, и я топал в аэропортовский магазин за бутылкой «Алиготэ» или «Фетяски». На улице выпившим его никто не видел.
Улица наша была самой обычной в городском предместье, названном когда-то Рышкановкой – по имени помещика, говорят. Немощеная, разбитая телегами и редкими автомобилями, она осенью и весной становилась непролазной, и только отец умудрялся щеголять на ней в своих изумительно сверкавших офицерских хромовых сапогах – вечном предмете если не зависти, то, по крайней мере, разговора всех, кто знал моего отца.
Улица, как большая, глубокая морщина, врезалась в щеку холма, так что один ряд домов был ниже другого настолько, что крыши его лежали почти вровень с поверхностью улицы. Лиловые мазанки со щелочным верхом, сырыми стенами и глиняным полом – вот наша улица. Во дворах – вишни, сливы, виноград и зарзары – абрикосы, такие мелкие, что в ту пору молдаване считали неприличным выставлять их на базаре. У подножия холма тек ручей, судя по его руслу, некогда широкий, однако мне и тогда он узким не казался, ибо переходили его вброд только взрослые. Они называли эту грязную, коричневую от соседства кожевенного завода лужу Бычком. «Через Кишинев течет река Бык», – говорилось в тогдашнем учебнике географии.
За Бычком, на противоположном берегу, зеленел другой холм – с такими же мазанками, садами, зарослями американской акации и диких маслин. На плоской вершине холма, за дальними контурами черных на закате тополей,- аэродром. Каждое утро он забирал к себе моих родителей- мама там тоже работала, в бухгалтерии, кажется.
Наша улица одним концом впадала в другие многочисленные улочки, по которым поселковые жители ходили в город, а другой ее конец, очень дальний, завершался крутым возвышением с каким-то каменным знаком наверху. Туда каждый вечер пряталось солнце и из-за камня осыпало улицу таким удивительным светом, смысл которого понятен только детству. Я никогда не был на том холме, а вот другой конец улицы, ее начало, знал хорошо – там я шагал в город с отцом или с матерью, а то и с обоими сразу. Дважды мы ходили фотографироваться. Первая карточка родителям не понравилась, на ней мы вышли отощавшими, а в ту пору фотографии посылали родственникам, и отцу, конечно, хотелось, чтоб его семья на карточке выглядела позажиточнее. Вот и снялись еще раз. Я смирно сидел перед объективом и ожидал обещанной птички, ибо был менее информирован, чем современный ребенок, который ответит наивному фотографу: «Чем ерунду говорить, дяденька, вы бы лучше диафрагму проверили!»
Мама брала меня с собой в город, когда ходила в противотуберкулезный диспансер на поддувание, и я ждал ее у дверей. В помещение не заводила – боялась заразы. Мы идем по центру города, мимо сада-театра «Победа», по улице Ленина, бывшей Александровской, по площади с аркой Победы, где выбит приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении города – его потом замазывали, но буквы на мраморе проступали золотом, сбрасывая шелуху известки. Все это принадлежало мне, моему детству, все это мое и доныне, как День Победы 9 мая 1945 года. Я – в кремовой рубашке из парашютного шелка, в синих коротких брючках из старого отцовского кителя, в кармане- трофейная никелированная губная гармошка. Мама надушила меня одеколоном из пузырька со стеклянной пробкой – недавний подарок знакомых на день рождения. Мама сегодня в цветастом крепдешиновом платье, ее большая, золотистая коса уложена венком по тогдашней моде, но особенно красив отец в летной фуражке, зеленой гимнастерке с полыхающими на солнце погонами! Радио доносит слова Сталина: «Вековая борьба славянских народов против немецкой тирании…» Мы стоим среди людей на площади Победы. Вернее, стоят мои родители, а я сижу у отца на плече, на боевом погоне, пушки прямо на площади среди бела дня палят в небо. Я испугался, меня успокаивают. Мы идем по улицам. Музыка Победы… Что пели в тот день?
- На позицию девушка Провожала бойца…
и
- Что стоишь, качаясь, Тонкая рябина…
и
- Черные ресницы, Черные глаза…
Патефон доносит голос Петра Лещенко: «Пускай проходят века, но власть любви велика…» Может, в других местах в этот день пели другое, но у нас было вот так. День остался ослепительно ярким и закончился на мосту через Бычок, когда отец достал пистолет и салютовал в небо…
По воскресеньям мы с отцом иногда ходили на Ильинский базар. Тогда он еще существовал в городе- небольшая шумная толкучка, где продавалось все по потребностям, а больше, конечно, по возможностям времени. Арбузы, виноград, кошачьи шкурки на воротник, примусы, керосин в румынских бутылках, заткнутых фарфоровыми, как изоляторы, пробками с толстой проволокой…
- Ухли! Ухли! – выкрикивает чумазый человек, катя перед собой двухколесную тачку, а что в ней – не видно. Отцу неохота подходить, и он громко спрашивает:
- А что это такое?
- Их варят, - отвечает молдаванин. Отец, не поняв, махнул рукой:
- Ну, ешьте сами.
Оказалось – уголь.
Отношение к русским самое дружелюбное. Мне протягивают гроздь винограда, отцу стакан муста – молодого вина. Батя еще не демобилизован, в военной форме. Мы подходим к каруце с арбузами. Хозяин сидит верхом на товаре и перед каждым прохожим кромсает арбуз пополам. Таких половинок, одна алей другой, набралось много, они истекают алой жизнью и вянут на жарком солнце. Отец посоветовал хозяину не губить ножом весь арбуз, а вырезать на пробу маленький треугольник, как в России, и показал, как это делается. Хозяин мрачно посмотрел на арбуз, на вырезанный треугольник, на отца, отнял у него нож и сказал:
- Арбуз мой, я хозяин!
Частенько потом от отца слыхал я эти слова в свой адрес, когда я бестолково упрямился. «Арбуз мой, я хозяин!»
Знакомый голос окликает меня:
- Лебедь черный!
Наша хозяйка «держит» тут небольшой деревянный ларек с вином и домашней колбасой – первое время после освобождения такой мелкий «нэп», видимо, дозволялся. Да и Советская власть в нашем городе до войны была всего год… Хозяйка любит мой белый чубчик и угощает меня зеленым сладким петушком на палочке. В лавке у нее порядка столько же, как и дома, да и не каждый базарный день она утруждается тут. В лавке собираются знакомые – одни и те же, как правило.
- Посмотри,- кивает отец на старика в черном костюме с голубой шелковой лентой через плечо. Старик показывает фокусы: двумя пальцами сжимает пятак и ломает пополам. Зовут силача Иван Михайлович. Через годы я пойму, что видел, застал живого Заикина – самого сильного человека на свете, непобедимого чемпиона мира по борьбе. Бывший авиатор, он здоровается с моим отцом, они садятся за стол или идут в другую «густэрь», где любил бывать еще Александр Сергеевич Пушкин – ему от своего дома сюда было рукой подать… Идет отец с друзьями, и я хвостиком тянусь.
Давно снесли пушкинскую «густэрь», нет сейчас Ильинского базара, по-новому украсился город детства, а я хожу по его улицам и, как сон, снова вижу яркие дни лета сорок пятого года.
Тем, однако, что мы бедны и без всяких затей одеты, мы не только не смущены, а не знаем совсем об этом.
Смеляковские стихи я прочту лет через тринадцать – они как будто написаны и про мое поколение. Мы бедными себя не считали. Родители мои – живые, веселые, молодые- жили воистину скудно, но не было в нашем дому запаха бедности. Сам я с детства привык, чтобы на меня тратили как можно меньше. И так-то не баловали, но, если мама хотела что-то купить мне, сто граммов конфет например, я всегда интересовался, хватит ли нам денег до получки и, как правило, просил не покупать. «Ишь, какой экономист!»- сказала про меня продавщица кондитерского отдела. А я видел много настоящих нищих, видел, как их боялись и отовсюду гнали. Самому-то мечталось вдоволь поесть хлеба. И еще была мечта, такая же главная, как и первая, только по-другому главная: увидеть живого Сталина. Она казалась невероятной, невыполнимой, хоть и обещал отец свозить меня на праздник в Москву. А какие там были парады! Я читал журнал «Огонек». Сталин на Мавзолее, маршалы на конях… Была девочка Вера Кондакова, которой, наверно, вся наша детвора завидовала: Сталин обнял ее на Мавзолее. Где она теперь? С какими мыслями живет?
Я люблю себя тогдашнего. Не было во мне «ума с черного хода». Разве что мечтал иной раз найти сторублевку или хотя бы красную тридцатку, представлял, как она лежит у водосточной трубы, в грязи, а впрочем, может, это более поздняя придумка?
Такой тридцаткой меня как-то забавляли в парикмахерской, когда я не хотел стричься.
– Я стриг одну дамочку, – рассказывает отцу парикмахер,- так она и говорит: «Мастер, осторожнее, а то вы мине ухи отрежете!» Я ей: «Не волнуйтесь, генеральша!» – «А как вы узнали, что я генеральша? По дохам?» – «Нет, – отвечаю я ей, – по ухам!» – и сам очень смеялся при этом, подобострастно глядя на отца. Когда отец собирался что-то произнести, парикмахер тут же прекращал щелкать ножницами и – весь внимание – говорил отцу: «Пожаста!» Отец ему рассказывал про солдата, что вернулся с фронта Героем Советского Союза и сказал своей жене: «Что же мы, Ляксандра, таперича с тобой будем делать? Ладно уж, свари мне, как это называется: тесто сыром напихается? Вареники, стало быть».
Тоже очень смеялись, особенно парикмахер. Кресло высокое, парикмахер маленький, усатый. На стене – портреты вождей и военачальников с усами, выбирай на любой вкус. Мне четыре года и до усов далеко. Когда это было? Как говорил один мой знакомый, раньше, чем три жены тому назад.
Парикмахерская помещалась на базаре, только не на Ильинском, а на Центральном, который, казалось, состоял из инвалидов. Безногие сидели в подшипниковых тележках, стучали деревянными культями по сбитому, истертому, щербатому румынскому булыжнику. Они вели устную пропаганду торговли и пили кислое вино. Некоторых забирали за спекуляцию папиросами и овечьими шкурками – смушками, которые особо ценились в эпоху кошачьих воротников. Многое из предметов обихода тогда не покупалось, а доставалось, находилось, кралось. Деньги были – ничего не купишь; а цены громадные, да и нет ничего в продаже. Однако выкручивались.
У входа на базар – винный ларек, с утра облепленный страждущими.
- Как пчелки, как пчелки! – ласково говорит о них старушка-уборщица.
И тут же добавляет:
– Всех стоящих мужиков война повыбила, остались только эти – третий сорт!
Отец разговаривает с незнакомым фронтовиком в старом морском кителе. Китель рваный, дырки стянуты медной проволокой. Обладатель его летал и на «ишаках», и на «Каталине», сбил четырнадцать «юнкерсов». Орденов нет – сняли за какую-то провинность. «Как говорит Ваня Кожедуб: "Подальше от царей – голова целей"», - повторяет он.
А с утра напьешься – целый день свободен. Хорошее взял вино? - спрашивает фронтовик отца, хотя пьет и одеколон, и «ликер шасси» – авиационную тормозную жидкость.
Не грустили фронтовики.
- Что нам, малярам? Дождь идет, а мы красим!
Наверное, многое из той жизни сейчас не смешно, как напечатанный анекдот, но люди печали не показывали. Возле тира звучит заезженная патефонная пластинка – подарок дружественной в войну Великобритании. Женщина поет по-русски с акцентом:
На эсминце капитан Джемс Кенэди, гордость флота англичан Джемс Кенэди, и недаром влюблены в Джемс Кенэди, шепчут девушки страны:
- Джимми! Джимми! -
Вызвал Джемса адмирал:
- Джемс Кенэди!
- Вы не трус, как я слыхал,
Джемс Кенэди!
Ценный груз поручен вам,
Джемс Кенэди,
В эсэсэр свезти к друзьям,
Джемс Кенэди!
Песня кончалась тем, что «носит орден эсэсэр Джемс Кенэди»… На базаре можно было услышать в вокальном исполнении и сурковские стихи:
- На ветвях израненного тополя
Свежее дыханье ветерка.
Шел моряк, прощаясь с Севастополем…
За этой строкой обычно следовало:
- Братишки! Сестренки! Не обойдем бедного калеку, поможем по силе возможностей! Пара монет вас в жизни не устроит, а для меня – это большая помощь. Не для того же я езжу по Союзу, чтобы попросить вашу трудовую копейку! Спасибо, офицер! Желаю вам получить внеочередное воинское звание! Благодарю вас, рабочая дама! Желаю вам больших производственных успехов! Спасибо, пионерка! Вперед к коммунизму! Благодарю вас, сталинский сокол! Летать выше всех, быстрее всех и дальше всех! «На ветвях израненного тополя…»
- Когда человек перестает работать, - говорил отец, - он начинает размахивать руками, если они есть, и пить.
До добра это, конечно, не доводило, тем более что и жизнь не всегда высоко ценилась. Слышу у ларька такой разговор: «У меня приятель пришел с фронта, так ему что курице голову отрубить, что человеку - все равно. Выпил с соседом и поспорил, что отрубит ему голову. И отрубил, что вы думаете. Восемь лет дали».
Отвоевав, Россия строилась, училась, воровала, спивалась, пахла горем и пирогами на рыбьем жире и, гордая, не просила ни у кого милостыни. Никто за нее не платил. Она заплатила за всех. И даже хлеб свой, не обильный в те годы, посылала в Европу, и Европа кормила им свиней. Голодая, Россия работала за троих, ибо не сбылась еще мечта сказочного Иванушки: лежать на печи да жевать калачи. Но если народ пел песни, радовался жизни, рассказывал анекдоты о себе и своем вожде, как тот обвел вокруг большого пальца западных лидеров, показав им дулю, если после такой войны у народа не угасли юмор и улыбка, этот народ воистину исторически и стоически велик!

P.S. Прошу прощения за столь "ёмкий" фрагмент, НО... По-моему, они (и фрагмент, и автор) того стОят!
И ещё: не всё успела подкорректировать: с работы попёрли, гады.

[ris55]

Феликс Чуев


P.S. Прошу прощения за столь "ёмкий" фрагмент, НО... По-моему, они (и фрагмент, и автор) того стОят!
И ещё: не всё успела подкорректировать: с работы попёрли, гады.

Еще как стОит!А почему поперли?

[спартак]

Относительно Натали Портман... Если судить по англоязычным источникам,
то нет у неё никаких явных кишинёвских "корней"; остаётся только предположение,
что дед или прадед по отцовской линии могли здесь родиться.
Собственно, это никак не влияет на наше восприятие фильмов с участием Натали и оценку её актёрского мастерства. ))

Наташка Портман родилась уже в Израиле. А вот родители ее с Рышкановки. Жили в одном из кооперативных чешских пятиэтажек, кажется на Бубновского. Причем еврейка там мама ее, а отец смесь еврея и украинца. Наташа получилась очень красивой и считается очень воспитанной и образованной женщиной, знает себе цену и этим сильно отличается от многих известных западных актрис. А хитрые кошачьи глаза вызывают неподражаемый интерес.

[спартак]

Сноб уже упоминал о нашем замечательном земляке Андрее Петровиче Тутышкине. Я только немного дополню. Сын известного профессора, актер, сыгравший много известных ролей в Советском кино. Родился Андрей Петрович 24 января 1910 г. в Кишиневе. Я не буду говорить много о нем. Все можно найти и в инете, а многие наверное знают и поболее меня. Только напомню его фильмы и роли.

"Волга-Волга" - роль озорного жениха Стрелки Алеши Трубышкина.
Девушка с характером - роль Березкина.
Сердца четырех - профессор Ершов.
Мы с вами где-то встречались - роль Федора Васильевича..
Взрослые дети - Борис Владимирович и мн. др. Всего 23 фильма.

Именно Тутышкин был режиссером фильма " Свадьба в Малиновке".

Почему-то много идет споров о его кончине. Путаются даты и названия кладбищ. Умер Андрей Петрович в 1971 г. и похоронен на Головинском кладбище ( уч. 16)

[bunicaSoni]

Феликс Чуев


P.S. Прошу прощения за столь "ёмкий" фрагмент, НО... По-моему, они (и фрагмент, и автор) того стОят!
И ещё: не всё успела подкорректировать: с работы попёрли, гады.

Еще как стОит!А почему поперли?

Ребята, всё нормально: просто рабочий день закончился, вот и попёрли, они и до 18-ти пёрли меня домой, просто я рогом упиралась.
Вообще-то я, типа, хвораю бронхитом. Сегодня припёрлась после недельного отсутствия, и коллеги обо мне беспокоились, т. к. я их всех обкашляла.

P.S. Об Андрее Петровиче Тутышкине много интересной информации.
В частности:
Андре́й (Алексей) Петро́вич Туты́шкин (24 января 1910, Кишинёв Бессарабской губернии — 30 октября 1971, Москва) — советский актёр, режиссёр, заслуженный артист РСФСР (1946).

Это из Википедии. И ещё много чего. Спасибо нашему коллеге-форумчанину.

[Isaac]

Сноб уже упоминал о нашем замечательном земляке Андрее Петровиче Тутышкине. Я только немного дополню. Сын известного профессора, актер, сыгравший много известных ролей в Советском кино. Родился Андрей Петрович 24 января 1910 г. в Кишиневе. Я не буду говорить много о нем. Все можно найти и в инете, а многие наверное знают и поболее меня. Только напомню его фильмы и роли.

"Волга-Волга" - роль озорного жениха Стрелки Алеши Трубышкина.
Девушка с характером - роль Березкина.
Сердца четырех - профессор Ершов.
Мы с вами где-то встречались - роль Федора Васильевича..
Взрослые дети - Борис Владимирович и мн. др. Всего 23 фильма.

Именно Тутышкин был режиссером фильма " Свадьба в Малиновке".

Почему-то много идет споров о его кончине. Путаются даты и названия кладбищ. Умер Андрей Петрович в 1971 г. и похоронен на Головинском кладбище ( уч. 16)

Об Андрее Петровиче Тутышкине я уже писал где-то пол-года назад. Не помню точно, или в этом разделе, или в разделе Жители Кишинева. Среди его работ Первая перчатка , бухгалтер из Карнавальной ночи и т.д.

[rimty]

Наташка Портман родилась уже в Израиле. А вот родители ее с Рышкановки. Жили в одном из кооперативных чешских пятиэтажек, кажется на Бубновского.

Откуда эти сведения?

[Isaac]

Наташка Портман родилась уже в Израиле. А вот родители ее с Рышкановки. Жили в одном из кооперативных чешских пятиэтажек, кажется на Бубновского...

Подождите, Спартак. Читая материалы о Портман из Википедии, я сделал вывод, что родители ее познакомились друг с другом только в Штатах. Вы же пишите, что они оба жили в одной пятиэтажке. Или, может, это случайное совпадение ?...

[Isaac]

Наташка Портман родилась уже в Израиле. А вот родители ее с Рышкановки. Жили в одном из кооперативных чешских пятиэтажек, кажется на Бубновского.

Откуда эти сведения?

По крайней мере, первое предложение-чистейшая правда. Она действительно родилась в Израиле.

[спартак]

Наташка Портман родилась уже в Израиле. А вот родители ее с Рышкановки. Жили в одном из кооперативных чешских пятиэтажек, кажется на Бубновского.

Откуда эти сведения?

Спасибо моему другу с Израиля. Работает в МИДе Израиля. Я там искал подругу моей матери и своего одноклассника. В отделе миграции сохранился документ о прибытии на ПМЖ родителей Наташи. Правда фамилия ее конечно по родителям не Портман, я сейчас не помню точно. И на Бубновского еще помнят ее родителей - прекрасных математиков. Кстати Наташе пророчили блестящее математическое поприще, но девочка пошла по другой дороге.

[спартак]

Наташка Портман родилась уже в Израиле. А вот родители ее с Рышкановки. Жили в одном из кооперативных чешских пятиэтажек, кажется на Бубновского...

Подождите, Спартак. Читая материалы о Портман из Википедии, я сделал вывод, что родители ее познакомились друг с другом только в Штатах. Вы же пишите, что они оба жили в одной пятиэтажке. Или, может, это случайное совпадение ?...

Ох уж эта Википедия Исаак. Чего я там только не читал. Вы лучше меня знаете, как многие звезды себе придумывают биографию. Например Юлия Тимошенко тоже кричала , что она латышка и чистая украинка, хотя ее добрая старенькая мама никогда не скрывала , что она Капительман, а папа был армянин Григян. Одно могу сказать. Наташа Портман и ваша Израильская и наша Кишиневская..хотя бы по генам ее предков..

[rimty]

Спасибо моему другу с Израиля. Работает в МИДе Израиля.
В отделе миграции сохранился документ о прибытии на ПМЖ родителей Наташи. Правда фамилия ее конечно по родителям не Портман, я сейчас не помню точно.

Интересно.
Вообще, нигде в СМИ нет ничего внятного по поводу кишинёвского "следа" этой семьи.

[steinchik]

родители ее с Рышкановки. Жили в одном из кооперативных чешских пятиэтажек, кажется на Бубновского.

Извините, но это полная ерунда данная информация абсолютно не соответствует действительности. Eё отец вообще не имеет к СССР никакого отношения. А мать имеет российские корни, но только наполовину...

[Isaac]

Ее фамилия Гершлаг. Натали Гершлаг, опять же, если верить Википедии и, вообще, Инету.

[спартак]

родители ее с Рышкановки. Жили в одном из кооперативных чешских пятиэтажек, кажется на Бубновского.

Извините, но это полная ерунда данная информация абсолютно не соответствует действительности. Eё отец вообще не имеет к СССР никакого отношения. А мать имеет российские корни, но только наполовину...

Так поделитесь тем, чем вы владеете. Я тоже извиняюсь и даже не буду писать о ерунде и бреде. Зачем снова недержание слов? вы знакомы с Портман? Или с ее родителями? У меня такая инфа и я тоже сначала не верил. Но поскольку я любитель проверять свои слова, только тогда и делюсь провереным с людьми. И все равно утверждать полностью ничего не буду. Истину может сказать только сама Наташа, а такие публичные люди биографию свою пишут обычно с чистого листа. Лев Троцкий тоже был гражданином России, однако мало кто знает, что он еще был и американским гражданином и состоял в массонской ложе вместе с Рузвельтом. Но в его биографии этого тоже не найдешь..

[Isaac]

... Лев Троцкий тоже был гражданином России, однако мало кто знает, что он еще был и американским гражданином и состоял в массонской ложе вместе с Рузвельтом. Но в его биографии этого тоже не найдешь..

А я это знал Безусловно, биографии очень многих публичных личностей ( политиков, писателей, артистов и т.д. ) были подчищены и хорошо выверены. А почитайте хотя бы мемуары того самого группенфюрера Мюллера..., такое откроете на очень уважаемых деятелей истории.

[er-xvl]

Воспоминания поэта Феликса Чуева:...на нашем аэродроме... все пять «Ли-2» и «Си-47» были темно-зеленого, так называемого защитного цвета....Отец летал вторым на «Ли2» и «Си47»...За Бычком, на противоположном берегу, зеленел другой холм...На плоской вершине холма, за дальними контурами черных на закате тополей,- аэродром. Каждое утро он забирал к себе моих родителей...

[rimty]

Воспоминания поэта Феликса Чуева:...
На плоской вершине холма, за дальними контурами черных на закате тополей,- аэродром. Каждое утро он забирал к себе моих родителей...

Pda0011.jpg , Pda0012.jpg

Отлично! Очень интересноe фото.