Александра ЮНКО
Благовещенская улица моя
Старый Кишинев - это та, неповторимая аура, которая всегда отличала это место от всех прочих на земле. Бунавестиря - Тельмана - Благовещенская улица моя родная. Как человек, выросший в исторических кварталах моего города, с юности я полушутя называла себя "старой кишиневкой". А недавно убедилась, что это гордое звание могу носить уже без всяких кавычек. И не только по возрасту.
Позвонила знакомая, между прочим, заведующая кафедрой одного из столичных университетов, и засыпала вопросами:
- Где находился Ильинский рынок? Стоит ли еще памятник Михаилу Орлову и где именно? Правда ли, что Пушкина горка прежде называлась Инзовой горой? И т.д. и т.п.
Надо сказать, что раньше я охотно знакомила приезжающих издалека друзей со старыми улочками Кишинева. Теперь, чувствую, настала пора водить экскурсии для жителей столицы. Этим давно уже занимаются многочисленные туристические бюро. Но в неспешной прогулке в узком кругу есть своя прелесть. К тому же есть возможность рассказать не только о громких событиях и персонах, но и повспоминать моих любимых соседей по улице
Мадам Петрова, жившая через дорогу. Бесконечно добрые тетя Зина Баланеску и тетя Зина Золотко. Глуховатый художник Андрей Байло, чей сын Виктор, товарищ моих детских игр, стал сейчас известным адвокатом. Благородная старушка Галина Александровна Федорова, которая записывала стихи в двухкопеечные школьные тетрадки, и на этих страницах я, воспитанница советского атеизма, впервые увидела слово "Бог" с прописной буквы.
А еще были мои подружки Шурка Гангурская и Белка Борщанская, в чьих еврейских семьях всегда находилась тарелка супа для рано осиротевшей девочки. А еще был хромой сосед, чьего имени я не помню. Но память сохранила трофейный немецкий аккордеон, жаркие мехи которого он растягивал, когда во всю длину квартала выстраивались праздничные столы, и люди выносили к нему немудреные домашние закуски.
В годы моего детства улица носила, Бог весть почему, имя немецкого коммуниста Эрнста Тельмана. До и после того называлась Благовещенской. И вела к той самой "Бунавестире" - церкви, где меня крестили, а позже находился склад киностудии, где на куполах снова появился крест, где мы с сестрой заказывали панихиду по маме и где два без малого века назад бывал Пушкин.
С Пушкина горки зимой мы съезжали на санках. Те, кто помладше, - с середины. Самые отважные спускались с верхотуры, да еще и на "рыба-пеште", то есть лежа на животе. Гора теперь кажется довольно пологой, а раньше - ух!
Здесь я училась в школе (тогда 36, теперь 85). А если перелезть через забор, можно было нарвать абрикос с деревьев старого сада, который, возможно, окружал когда-то тот самый дом боярина Донича, в котором жил Инзов. Забор огораживал зону, где находились вышки-глушители. Глушили они, по-видимому, "вражеские голоса", теперь, за ненадобностью, демонтированы. Перед воротами вечно были сложены железобетонные конструкции, среди которых мы впервые вкусили запретный плод - болгарские сигареты "БТ". Нередко здесь паслись лошади классического биндюжника, которым работал отец моего одноклассника Миши Вертуна.
Классе в седьмом Мишка смертельно влюбился в Олю Горенышеву, дочь известного скульптора, Николая Михайловича, автора бюста Дмитрия Кантемира в Аллее классиков. Они жили в "доме художников" рядом с нашей школой, их дети сидели за одними партами с магальскими. Оля была отличница, склонная к точным наукам, Мишу отвергла и сделала блестящую научную карьеру, а ее младшая сестра, Лена Горенышева, к радости отца, стала художницей.
Недавно узнала, что Михаил Вертун, побывав во всех возможных дальних заграницах, вернулся в родные пенаты и купил квартиру в новом престижном доме по соседству с Моара Рошие - Красной Мельницей. Этот памятник промышленной архитектуры теперь для сохранности обвит железными тросами. А я помню, как мельница работала, и вся округа была усыпана тончайшей мучной пыльцой.
В том же доме живет и другой мой одноклассник, Ося Вайсман, выросший в двух шагах отсюда, рядом с домом Кацики, где в пушкинские времена находилась масонская ложа "Овидий". Сейчас там располагается издательство "Litera", а перед зданием стоит памятник декабристу Михаилу Орлову, который основал в Кишиневе первый сургучный завод и открыл ланкастерские школы для солдат и унтер-офицеров, способствуя образованию нижних чинов из молдаван.
А Ильинский рынок, на месте которого высится ныне Академия экономических знаний, был моим пристанищем с шести утра до восьми, когда надо было отправляться в детсад, а через год - в школу. На рынке работала моя мама, потому что мне, из-за детского туберкулеза, требовалось усиленное питание.
Чудный мир южного базарчика! Таким он, наверно, был и в пушкинские времена. Вороха сена, гомон цыплят, большие бочки, к которым стягивались с утра пораньше все окрестные алкаши - взять стакан вина "на пробу", то есть бесплатно. В таинственной весовой седой дядечка ставил меня на весы, затем выписывал бумажку с хилыми килограммами и давал мне двадцать полновесных копеек. Огромное богатство по тем порам (зарплата у мамы составляла 36 рублей)! И я уходила с чувством, что совершила дело государственной важности, за которое платят деньги. Прошли годы, прежде чем девочка выросла и догадалась, что старик жалел маму, во второй раз оставшуюся вдовой с двумя маленькими детьми на руках, и таким анонимным образом занимался благотворительностью.
Благовещенская, она же Тельмана, была вымощена старинным булыжником. Потом ее залили асфальтом, но из-под облезающего асфальта то и дело вылезала все та же, ничуть не постаревшая брусчатка. И я ощущаю под ногой эти пласты времен, когда возвращаюсь сюда и с грустью прохожу мимо двора с номером "5", где я впервые вдохнула неповторимый кишиневский воздух, воспетый, вслед за Александром Сергеевичем, нашим земляком, поэтом Довидом Кнутом.