Воспоминания о старом Кишинёве

[rimty]

• B Москвy в 1959 годy

"Встал вопрос: на чем добираться до Москвы? Билет на поезд стоил 240 рублей и полторы суток в дороге.
Самолётом можно было долететь за 3,5 часа, на ИЛ-14 с промежуточной посадкой в Киеве, а
стоимость билета была 360 рублей, сумма по тем временам немалая."

• - Из книги воспоминаний Виктора Андона.

[ris55]

• B Москвy в 1959 годy

"Встал вопрос: на чем добираться до Москвы? Билет на поезд стоил 240 рублей и полторы суток в дороге.
Самолётом можно было долететь за 3,5 часа, на ИЛ-14 с промежуточной посадкой в Киеве, а
стоимость билета была 360 рублей, сумма по тем временам немалая."

• - Из книги воспоминаний Виктора Андона.

Я хоть и малым ребенком был-но хорошо помню:в 59 провожали отца в Москву и он улетал на ЛИ-2.Может и ИЛ-14 летали,не буду спорить.

[rimty]

...Старая-старая и изможденная жизнью жительница Кишинева, у которой я остановился на ночлег, рассказывала вечером, за чашками чаю мне:

— Мы — русские, настоящие, потомственные дворяне. Когда Кишинёв отошёл к Румынии, у нас в семье только и было разговоров: вот, придут русские и освободят от румынского ига. Хотя, если честно: какое иго? У нас был трёхэтажный дом, в самом центре, на бойком перекрестке. На первом этаже — универсальный магазин, которым полностью распоряжалась маменька, третий этаж сдавали, только степенным, только своим, никаких румын! Во втором этаже сами жили, сейчас точно не помню, то ли девять комнат, то ли одиннадцать. Ну, не шикарно, конечно, жили, а просто зажиточно. Потом всё-таки, как папенька и предсказывал, в 40-ом, пришли наши: папеньку безо всякого суда расстреляли, как капиталиста, эксплуататора и контру, магазин в один день разорили и разворовали, меня и маменьку интернировали в Сибирь.

— За что?

— Как классово чуждый элемент. Маменька в дороге умерла, осталась я одна, в шестнадцать лет. На лесоповале и Пушкина вспомнила, и Лермонтова и все эти «скажи-ка дядя, ведь недаром». В конце войны к нам в лагерь привезли из Кишинева тех, кто «оказался на оккупированной территории» и только потому подозреваемых в сотрудничестве с немцами. Понимаешь, подозреваемых — на шесть лет на спецпоселение. А мы и вовсе 12 лет отмотали.

Потом всё-таки вернулись. Дали мне комнату в коммуналке. Пошла работать учительницей французского: барышня должна была при румынах хорошо говорить по-французски. Так до самой пенсии и преподавала язык.
О жизни до войны и тем паче на спецпоселении — тебе первому рассказываю, говорят, теперь можно.

источник

[rimty]

...... В 1902 году, положительно отозвавшись о первом номере кишиневского журнала «Вегетарианское обозрение», Лев Николаевич Толстой выразил желание сотрудничать с ним и помогал его авторам советом.

1902 гoд указан ошибочно.


Вегетарианское общество возникло в Кишиневе в 1908 году.
Таким образом, в России насчитывалось четыре вегетарианских общества: Петербургское, Варшавское, Киевское и Кишиневское.
Интерес к вегетарианскому движению проявили и жители Бендер и попросили прислать
"вегетарианскую" литературу.
В январе 1909 г. Иосиф Перпер вместе с братом Моисеем Перпером основал в Кишинёве журнал «Вегетарианское обозрение» (подзаголовок Единственный вегетарианский орган в России) и был его постоянным издателем. Журнал выходил 10 раз в год. В том же 1909 году И. Перпер опубликовал в журнале свои впечатления от посещения Л. Н. Толстого в Ясной Поляне 1 и 3 июня 1909 года.
В газете "Бессарабская Жизнь", в номерах от 20 и 25 января 1909 г., появились два фельетона, посвященные первому номеру журнала «Вегетарианское обозрение». Автор первого из них, озаглавленного "Выпуклые стекла", был К. Народин. В другом фельетоне, озаглавленном "Местная жизнь", автор Горожанин так высказaлся о идее журнала: "Но, скажите на милость, откуда редакция вегетарианского журнала набрала столь много материала о выеденном яйце?"

На одном из своих собраний "Совет Кишиневского Вегетарианского Общества" решил открыть
в апреле 1909 года общественную вегетарианскую столовую.

[junafen]

Из "3аписок" барона Петра Николаевича Врангеля:

"...Небольшой, чистый и благоустроенный губернский город Кишинев, обыкновенно тихий и молчаливый, был необычайно оживлен. "

Удивило то, что Врангель так отзывался о Кишиневе. Впервые встречаю такие отзывы, что, конечно, приятно.

Однако с Кишинёвом у генерала Врангеля могли быть связаны также и неприятные эмоциональные ассоциации. Именно в окрестностях Кишинева, где в то время находился штаб Уссурийской дивизии, генерал Врангель узнал об отречении Государя Императора Николая Второго и вслед -- его брата Михаила Александровича от Престола (что сразу же очень встревожило генерала Врангеля).

[rimty]

Из "3аписок" барона Петра Николаевича Врангеля:

"...Небольшой, чистый и благоустроенный губернский город Кишинев, обыкновенно тихий и молчаливый, был необычайно оживлен. "

Удивило то, что Врангель так отзывался о Кишиневе. Впервые встречаю такие отзывы, что, конечно, приятно.

Однако с Кишинёвом у генерала Врангеля могли быть связаны также и неприятные эмоциональные ассоциации. Именно в окрестностях Кишинева, где в то время находился штаб Уссурийской дивизии, генерал Врангель узнал об отречении Государя Императора Николая Второго и вслед -- его брата Михаила Александровича от Престола (что сразу же очень встревожило генерала Врангеля).

...Февральская революция застала произведенного незадолго до этого в генерал-майоры барона Врангеля недалеко от Кишинева в штабе дивизии, которой он командовал. Генерал Крымов зачитал ему по телефону текст отречения царя и Великого князя Михаила и приказал объявить их в войсках. Генерал Врангель, убежденный монархист, с болью в сердце встретил весть о кончине монархии. Он предвидел, что это приведет к небывалой смуте в стране. Но генерал выполнил свой долг и зачитал оба манифеста полкам. (из статьи Ю. Корчагина "Генерал Врангель")


Однако к нашей теме, посвященной воспоминаниям о городе, это имеет лишь косвенное отношение.

[rimty]

• КИШИНЁВ. ЕХЕ

• Александр Фрадис

(отрывок из автобиографической повести)

Моё детство прошло в центре города. Тогдашнем центре. Он был, в основном, застроен одно-, двух-, максимум трёхэтажными домами и утопал в зелени. Этому в значительной степени потворствовали два парка - Соборный и Пушкинский - расположенные друг напротив друга, хотя и несколько по диагонали. В Соборном парке, естественно, стоял собор. Вернее, целый комплекс: Кафедральный собор - колокольня - арка Победы. Причём арка была построена ещё до революции в ознаменование победы, кажется, над турками, а после Отечественной войны её как бы автоматически объявили символом победы над фашистской Германией.
В 60-е годы какому-то местному заправиле колокольня вдруг сделалась неугодна. Был отдан приказ, заложена взрывчатка и... Каждый день по дороге в школу я проходил мимо Соборного парка. Каково же было моё удивление, смешанное с досадой, когда однажды утром я обнаружил на месте колокольни груду щебня, над которой клубилась не успевшая осесть за ночь пыль. А я пацаном так мечтал забраться на самую её верхушку и взглянуть с высоты птичьего, как мне тогда казалось, полёта на родную Магалу!.. Кому и чем помешало это культовое, но и не лишённое архитектурных достоинств сооружение, мне до сих пор непонятно. Можно было бы, конечно, докопаться, но какой смысл? Тем более, что после развала империи в Кишинёве срочно принялись строить новые и восстанавливать старые храмы, так что к весне 96-го колокольня уже благополучно красовалась на своём законном месте.
Ну, а Парк Пушкина примечателен, разумеется, тем, что в нём стоит небольшой, но очень строго и со вкусом выполненный памятник поэту. Хотя Александр Сергеевич и обозвал в сердцах город Кишинёв "проклятым", я готов поклясться, что уголок этот на задворках великой империи пришёлся ему по сердцу. Между прочим, мы с Александром Сергеевичем были, можно сказать, соседями. Дом, где он жил в Кишинёве, находился всего в полутора кварталах от дома, где я жил с родителями (лет, правда, на 130 позже) и где прошло практически всё моё детство...

Главная - осевая - улица Кишинёва, бывшая Алексндровская, а затем Проспект Ленина, давно уже переименована в Бульвар Штефан Чел Маре, но это для ребят моего поколения как бы даже и не считается.
- Остановите на Ленина-Армянской, - по-прежнему обращаются пассажиры к водителю маршрутки, и тот послушно тормозит - когда до светофора, когда и после. На отрезке главной городской магистрали между улицами Котовского и Армянской расположены всевозможные магазины, киоски, ларьки и прочие торговые точки. Напротив голубовато сереет Министерство Внутренних Дел, стыдливо прикрываясь от прихотливых взглядов тополями и клёнами. К слову сказать, мой дед - мамин отчим - Якубсон Зиновий Моисеевич сразу после войны исполнял несколько месяцев обязанности заместителя министра ВД республики. А когда я учился в 9-м классе, в нашу школу перешла дочка тогдашнего министра, Лариска Брадулова. Была она, между прочим, очень клёвая, да к тому же ещё и симпатичная девчонка. Мы дружили, даже, вроде бы, целовались пару раз на школьных вечеринках. Класс наш вообще выделялся как таковой.
37-я средняя общеобразовательная считалась по тем временам в городе "элитной". Наш же "В" - и того элитнее: английский с самого начала, причём ежедневно. Из-за английского родители и перевели меня в эту школу из нашей районной в двух шагах от дома. Когда мне исполнилось 8 лет, отец попросил своего родственника Рувима заняться со мной языком. Рувим - точнее, дядя Рувим, окончивший в конце сороковых университет в Бухаресте, - охотно согласился. Он служил в какой-то конторе, семья была большая. Если не репетиторство - как ещё концы с концами свести? Я оказался способным, хоть и с ленцой. За пару лет дядя Рувим подогнал меня к уровню единственного в городе английского класса, после чего мама вышла на авансцену и где слезами, где посулами добилась, чтоб меня приняли в пресловутый "элитный".
Нас было сравнительно мало. Голов 29-30, при том, что в нормальных школах в одном классе могло тесниться и по 45 душ детей. Школа располагалась в самом центре города, между Домом Правительства, Парком Пушкина и так называемым "Дворянским Гнездом" - резиденцией номенклатуры средней руки. Большинство моих одноклассников также обитало в центре. Все, за небольшим исключением, - детки "серьёзных" родителей. У кого папа - главный архитектор города, у кого мама - министр лёгкой промышленности. Или там партийные функционеры. Или флагманы республиканской науки. Или, на худой конец, именитые врачи - как, например, отец Борьки Балтера или моя мама.
Не знаю уж, задумано ли так было с самого начала или сложилось в соответствии с имперской политикой и местечковой демографией, но класс наш являл собой эталон "пролетарского интернационализма", не без некоторого, правда, преобладания еврейского количества над русско-молдавско-украинско-болгарским качеством. Плюс мы, полукровки - вечные странники...
Впрочем, несмотря на принадлежность к одной из самых продажных прослоек советского общества - социалистической, пардон, интеллигенции, - подавляющее большинство моих однокашников было замечательными, одарёнными и глубоко порядочными людьми.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

2011.

[rimty]

Бюджет канцелярского чиновника в Кишинёве. 1860-е годы.

[corax]

Постель вместо соломы - и это записано как пример предмета роскоши

[Musatik]

• КИШИНЁВ. ЕХЕ

• Александр Фрадис

(отрывок из автобиографической повести)


Впрочем, несмотря на принадлежность к одной из самых продажных прослоек советского общества - социалистической, пардон, интеллигенции, - подавляющее большинство моих однокашников было замечательными, одарёнными и глубоко порядочными людьми.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

2011.

Олег Рейдман, кстати, тоже в этом же классе учился

[Boris Kolker]

Ах, какой прекрасный материал! А пьяницу Аникина я мельком знал. Паршивейший мужик был! Сколько судеб погубил своими фельетонами!

[rimty]

• Мой белый город. Евгений Дога.

О Кишинёве можно говорить и писать бесконечно. В Кишинёве прошла моя юность,
здесь я получил профессиональное образование, здесь я начал свой трудовой путь и прошли мои первые свидания.
Когда я первый раз очутился на центральной улице города, мне показалось, что всё небо над ней покрыто проводами. И действительно, проводов было много, ибо проходили над улицей линия трамвая, который ещё курсировал, линия только что начинавшего работать троллейбуса. Да ещё и старые электрические провода не везде были демонтированы. Улица тогда была узкой и довольно разбитой. Там где сегодня Дом Правительства, стояли стены разрушенной духовной семинарии, на руинах которой проводились симфонические концерты.
Я видел, как по утрам на грузовиках под серьёзным конвоем привозили зэков на строительные площадки полуразрушенного города. Их бараки располагались не совсем далеко от города, и мне не раз приходилось проезжать мимо них, когда ехал на попутной машине домой к маме. Вечером подъезжали грузовые машины и увозили бедных «врагов народа» обратно в эти «гадюшники».
Музыкальное училище, в котором я учился, находилось на один квартал ниже главной улицы, а рядом был музыкально-драматический театр, куда нас, студентов, пускали на спектакли бесплатно. Там я просмотрел множество постановок современных в то время авторов, в которых играли очень талантливые артисты из бывшей Автономной республики, что была до войны на левом берегу Днестра, а также новые артисты из Бессарабии. Чуть подальше был, и сегодня есть, театр имени Чехова. Там я, только ещё начинавший входить в мир музыки, за кулисами что-то напиликал на виолончели, куда меня пригласили поиграть бесплатно в какой-то пьесе Шекспира. Волнений было так много, что временами меня затуманивало и я ничего не видел, и, вероятно, ничего и не слышал.

Последствия войны ещё сильно ощущались не только тем, что везде были развалины и очень много жителей, в основном местные, жили в подвалах, а и тем, что ещё не хватало продуктов питания. Я прекрасно помню, какая страшная засуха была несколько лет после войны у нас. Люди пухли от голода, умирали, и даже хоронить их было некому. Когда я приехал в Кишинёв, мама иногда присылала мне в мешочке сухари, которые чаще всего ночью их у меня своровывали мои же коллеги. Наше общежитие было тоже в подвале, правда, потом нас перевели на верх в привилегированные условия.
Там где сегодня прекрасный уголок отдыха нашего города «Валя морилор», были земельные участки на которых жители города выращивали картошку, фасоль, помидоры, всякого рода овощи. Я туда приходил, чтобы подобрать то, что пропустили хозяева этих участков. Из этих «трофеев» приготавливал на примусе прекрасный суп. Ели, конечно, сообща.
Стипендию в 140 рублей я откладывал в сберкассу и брал по 25 рублей каждую неделю. Остальное шло на профсоюз и общежитие. Мои однокурсники из Одессы тратили по 10 рублей в день! О, как я им завидовал и мечтал о том времени, когда нужда отойдёт от нас навсегда.
Вот там, где большая лестница на входе в парк, в сторону «Валеа морилор», есть очень красивая колоннада в стиле Онегина. Вечерами приходило туда много народу, чтобы отдохнуть и послушать музыку нашего ансамбля, в котором я играл на контрабасе. Стал уже «зажиточным» и мог пойти на «толкучку», чтобы купить с рук белые хлопчатые брюки с очень широкими штанинами. Потом я таким же образом приобрёл белый свитер. Мне нравилось быть аккуратно одетым, как мама меня содержала.

Но шли годы, и жизнь в Кишинёве поменялась очень быстро. В лучшую сторону.
После училища я поступил в консерваторию, про которую говорили, что до войны в Кишинёве её не было, а потом повторил её ещё раз по классу теории и композиции. Работал уже в профессиональном оркестре радио, виолончелистом, где играли великолепные музыканты ещё «старой румынской школы»: братья Саулеску, Г. Ширман, Д. Георгцэ, А. Давидов и др. В перерывах между репетициями они любили музицировать на темы музыки 30-х годов, а также музыки народной. Иногда и я пытался что-то путано подбирать на рояле под игру аккордеониста Д.Георгицэ или скрипача А.Ранги. Но мне всё казалось мало того, что я делаю. Я, проходя по улицам и глядя на прохожие пары людей, думал, как я смогу достойно ещё кого-то содержать?! И какое мое участие в этом мире, если звуки моей виолончели растворяются в оркестре и остаются незамеченными. Хотя, так мне кажется, я играл прилично на этом инструменте. Меня записали на радио ещё во время обучения в училище, а после консерватории телевидение сняло «клип» с моим романсом для виолончели с оркестром в моём исполнении. Я и сегодня горжусь им, смотря на себя юного и красивого. И о красоте. Я страдал всё время от того, что я не такой как все. То прыщи какие-то на лице мешали, то с ростом я надолго задержался, то скованность какая-то меня всё время сдерживала. На студенческие вечера отдыха, которые наша «тройка» организовывала, меня приглашали на танцы девушки?! А «тройка» эта были мои товарищи по комнате, с которыми мы ночи напролёт читали книги, которые один из нас знал, какие надо читать обязательно, ибо его научила избирательно читать мама-библиотекарь. Долго споря по темам прочитанного, разругавшись под утро, ложились ненадолго спать, потому что к 6 часам утра надо было идти в консерваторию и успеть занять класс для занятий по специальности.

Парк Пушкина, нынешний парк Штефана Великого, я пересекал по несколько раз на день по дороге в музыкальное училище. По выходным дням там играл симфонический оркестр. Иногда со знаменитыми гастролёрами из-за рубежа. Сейчас там кафе и симфонический оркестр уже не поместится. Да и частное оно. Не до симфоний.
А как оживленно было вечерами в центре города! Выходила молодёжь «показать себя, да и на других посмотреть». Наша «тройка» тоже была в их числе. Только что начали поступать к нам модные по тем временам одежды из-за границы. Это в основном из стран соц. лагеря. Мы экономили как могли, чтобы купить модную куртку из Чехословакии или плащ «болонию». Шик! Но всё для того, что бы привлечь внимание понравившихся нам девушек. Мы долго следовали за ними, шли туда-сюда от улицы Гоголя, нынешней Бодулеску-Бодони, до Комсомольской, ныне Михай Эминеску. Но ни разу не осмелились подойти к ним и познакомиться. Так и возвращались в свою 55-ю комнату общежития, сваливая вину случившегося друг на друга. Иногда даже давали «комсомольское «поручение» одному из нас, что бы сделать прорыв в этом деле. Но и это не помогло. Всё, оказывается, развивается совсем по другим правилам.

На улице Пушкина, где стоит ныне Дом печати, была редакция газеты «Молодёжь Молдавии». Туда я сходил несколько раз, чтобы присутствовать на литературных вечерах с молодыми поэтами. Вёл эти заседания молодой, а ныне известный широко талантливый писатель Кирилл Ковальджи. Я тоже писал в то время стихи, но ни разу их никому не читал. Но для меня это было интересно, потому что помимо знакомства с поэзией и начинающими поэтами, я узнал многое из теории поэзии, формах и стилях, технике стихосложения и т.д. Тайком я и музыку стал придумывать и записывал в тетрадку, которую тщательно прятал. Мой коллега по комнате тоже сочинял романсы на стихи Р.Бернса, но он нам их показывал и восторженно напевал. ...и я, окончивший консерваторию по композиции, тоже перестал писать, чтобы не заполнять мир музыки ещё и моими поделками.
Но случай привёл меня на студию «Молдова-филм». Там жизнь кипела. Работали прекрасные режиссёры, сценаристы, художники. Молдавские фильмы выходили на широкий экран в стране и даже за рубежом. Студия размещалась в центре города за спиной католического костёла и на небольшом расстоянии от уцелевшей колокольни немецкого костёла, в которой находился Дом офицеров, насколько мне помнится. На большой площадке студийного двора всегда было много народу, который собирался «покурить», выходя из монтажных комнат или из тех, что приходили на кинопробы в надежде на везение.


Но сегодня город лишился вредных запахов, мучавших горожан многие десятилетия, по улицам бегают новые троллейбусы, собранные у нас на базе разворованного тракторного завода, радует горожан озеро в долине «Валя морилор» на месте которого планировали «шустрики» построить коттеджи или отдать это место под «фазенды». Построено и реконструировано много дорог, хотя многие не перестают критиковать руководство города за эти плохие дороги. Да, они имеют свойство портиться, но на мизерный урезанный бюджет не очень-то разгуляешься.
К великому сожалению, руководство страны относится к столице своего государства как к падчерице, которая, тем не менее, пополняет фонд бюджета страны больше чем на половину из своих доходов. И странно, меняются в верхах руководители, а любить столицу, помогать ей, контактировать с ней, в конечно счёте, не в состоянии. Я смотрю, как в Москве мэр города близок к руководителям страны, они к нему, работают воедино. Столица, это зеркало государства. Только не у нас.

Я люблю проезжать по дороге в аэропорт по прекрасно освещённой трассе. Правда, аэропорт-то не наш, его продали верхние руководящие кланы, и вовсе не мэр города. Мне нравится, что каждой весной коллективно высаживаются на призыв Примарии тысячи деревьев на улицах и в парках города. Появились, как в Европе, баки для различного сорта мусора, которыми мы ещё не научились пользоваться. А сколько скамеек для горожан расположены в парках и на улицах. Правда и здесь находятся «активисты» бросающие эти скамейки в озеро, или просто в овраги. И, пожалуй, самое важное, что город становится с каждым годом красивее, интереснее по части духовной жизни, по своей архитектуре, по общему виду самих горожан. В городе появилось множество прекрасных гостиниц, торговых центров, молов, зон отдыха. Он действительно соответствует метафоре «цветка из камня». Критиковать куда легче, чем что-то самим сделать. А всё потому, что плохо знаем свой город, а поэтому и мало его любим. Чаще всего доминируют личные интересы денежных кланов, которые не строят, скажем, выставочный зал, который находится в самом неподобающем для этого помещении, а в мире для музеев отдают самые красивые архитектурные здания, не тратят денег на создание музыкальных центров, которых в Москве полно, не думают выделить часть своих «трудовых» доходов талантливым детям в виде премий, грантов или стипендий. А знаменитые в прошлом артисты, которые уходят в другой мир в нищете не волнует их? Аргумент властей, что нет денег, не честен. Денег столько, сколько их напечатали. А вот распределили их по-разному. В основном в пользу распределителей. А где государство?

Ладно. Всё равно, это наш город и я его люблю и скучаю по нему, будучи большую часть за его пределами. Здесь я получил образование, здесь я состоялся, здесь я создал семью, здесь мои почитатели. Сюда я приглашаю своих зарубежных друзей. Здесь у меня музыкальный салон за счёт своей, а не государственной, жилой площади, куда я тоже приглашаю на посиделки близких по духу людей, чтобы послушать музыку, пообщаться, и просто увидеться. Это город, которому я посвятил несколько своих музыкальных произведений, среди которых Гимн «Мой белый город». Я очень надеюсь, что страсти посидеть в кресле руководителя города утихнут и всё, что он имеет хорошее, сохранится. Просто нужно быть поближе друг к другу, любить друг друга, любить, а не хаять свой город и понимать, что всё в этом мире не просто и к простому идти сложнее, чем к иллюзорным фантазиям. Классики это доказали своими сочинениями. Как просто писал Моцарт! А сколько величия и мудрости в его музыке. Мы тоже в Европе, как и был европейцем Моцарт. Надеюсь на нашу мудрость.

(в сокращении)
http://www.dogamusic.com

[corax]

Воспоминания Феликса Ивановича Чуева "Почему я не стал премьер-министром".
Послевоенный Кишинёв, старый аэропорт, рынки города и многое другое.

[rimty]

• O конкурсax красоты

Первый конкурс "Miss Romania" состоялся в 1929 году.
На фотографии - Юлия Чакир, одна из победительниц конкурса, получившая
звание "Мисс Бессарабия" 1929 годa.

Miss Basarabia d-ra Julia Ciachir.jpg

Kонкурс 1930 года.
( из статьи на сайте vedomosti.md)

"...мало кто знает, что самый первый конкурс красоты состоялся в Кишиневе ещё весной 1930
года. Его учредителем была газета «Бессарабская почта», издававшаяся на русском языке.
Она объявила со своих страниц о том, что среди трудящихся женщин столицы организуется конкурс красоты.
По условиям в состязании могли принять участие все желающие девушки. Для этого им следовало прислать в редакцию свои фотографии с указанием имени и фамилии, а также места работы и жительства. Тем, у кого не нашлось снимков, предлагалось бесплатно сфотографироваться в кишиневском фотоателье «Зингер». Фотографии всех конкурсанток печатались в газете. Среди них были работницы фабрик, заводов, мастерских, банков, промышленных предприятий, чиновницы…

Конкурс проводился в два тура. В первом авторитетное жюри отобрало 10 претенденток с учетом мнения читателей, которые оценивали опубликованные в газете 135 фотографий из полученных в редакцию 203 фото. А во втором, финальном, туре окончательно решалось, кому быть «Королевой труда» или «Кишиневской красавицей».
Лучшей в первом туре стала 19-летняя девушка – кондуктор кишиневского трамвайного депо Агнесса Лященко. На вечеринке, организованной в честь её первого успеха, работники трамвайного депо объявили Агнессу «Мисс трамвай» и горячо поздравляли с победой.

articles.45447.m.jpg

Летом состоялся финальный тур конкурса. В его преддверии в каждом номере «Бессарабской почты» печатались интервью с каждой из десяти претенденток на титул «Королевы труда». Эти газетные материалы рассказывали об отношении участниц конкурса к труду, браку, семье, мужчинам. 17 августа 1930 года в рамках подведения итогов второго тура конкурса его участницы при большом скоплении народа отправились в автомобильную прогулку по улицам города. А потом всех их встречали в городской управе, где состоялись публичные выборы «Королевы труда».

Всё было по честному, согласно установленному регламенту. Состав жюри объявили за 10 минут до начала конкурса. В него вошли представители городской администрации, юристы, журналисты, деятели искусств, которых представлял известный скульптор Александру Плэмэдялэ. И вновь победительницей оказалась Агнесса Лященко. Во втором конкурсном туре, как и в первом, она удостоилась высших оценок. И жюри, и многочисленные горожане, с интересом, воспринимавшие это неординарное событие, были единодушны в выборе прелестной, эрудированной и хорошо воспитанной красавицы.

Агнесса Лященко выделялась не только своей физической красотой и грациозностью. Многим понравились её вкусы, интересы, суждения. Так, на вопрос, какие качества она ценит больше всего в мужчине - богатство, ум или красоту - Агнесса ответила, оставив свой автограф в газете: «Все эти качества хороши. Но все-таки, если эти качества соединены в одном, но не симпатичном человеке, это плохо. Симпатичный, простой и хороший человек, пусть даже и бедняк, лучше напыщенного и несимпатичного богача».

И другие участницы конкурса оказались ценительницами добрых идеалов и мечтаний. В их числе были Мария Дмитриева, Зинаида Кравец, Мария Жукова… Хотя в интервью некоторых конкурсанток можно было уловить нотки разочарования, неуверенности в завтрашнем дне, ведь многие из них начинали трудиться в 12-15 лет и уже ощутили тяготы тяжелого времени той эпохи, а потому они мечтали уехать из Кишинева за счастьем в Париж либо в Америку. Вообще участницы конкурса стремились к победе не только во имя славы, но и для улучшения своего материального положения. И реальная возможность для этого была: в рекламных целях 56 кишиневских фирм, магазинов, предприятий учредили специальные подарки – отрезы на платье, перчатки, мыло, годовой абонемент в салон чистки обуви «Пассаж» и даже золотые украшения - оригинальный перстень фирмы Г. Зильбермана. Разумеется, кишиневская красавица Агнесса Лященко и две девушки из ее свиты - Сима Глижанская и Софья Немитц - получили подарки и призы."

автор -М. Шимановская, http://www.vedomosti.md

[Wowo]

Маяковский в Кишиневе - сто лет тому назад...
Автор: Михаил Лупашко.

Ни Маяковский, ни его собратья футуристы в отличие от, скажем, того же Пушкина о своем пребывании в Кишиневе в январе 1914 года никаких воспоминаний не оставили

21 января 1914 года на юго-западе Империи Российской в центре одного губернского города с более чем стотысячным населением на афишных тумбах появилось объявление следующего содержания:

«Футуристы в Кишиневе:
Василий Каменский
Давид Бурлюк
Владимир Маяковский
Петр Пильский вступительное слово: «Футуризм и футуристы».
Благородное собрание.
Во вторник, 21 января 1914 года, вечер футуристов из Москвы».

Объявление было отпечатано на желтой бумаге, буквы разноцветные и разнокалиберные.

Спешащие к единственному городскому трамваю горожане, останавливались возле необычного объявления и, ознакомившись с содержанием, торопились домой. Надо было успеть переодеться в лучшее, прихватить недорослей и супругу, и поспешить к 19-00 в собрание. Входной билет был не дорог, но и не дешев.

Январь не самый лучший месяц для посещения Кишинева. Слякотно, сыро, быстро темнеет. Купцы и обыватели запираются по своим подворьям. На выходе из Публичного сада подле памятника императору Александру Второму (Освободителю) торчит бдительный городовой. Шутка ли! В город вернулся отчаянный налетчик и экспроприатор Гришка Котовский, сбежавший с Нерчинской каторги. В секретном циркуляре, копии которого розданы городовым и исправникам, сообщается:

«Прекрасно говорит по-русски, румынски, и еврейски, а равно может изъясняться на немецком и чуть ли не на французском языках. Производит впечатление вполне интеллигентного человека, умного и энергичного. В обращении старается быть со всеми изящным, чем легко привлекает на свою сторону симпатии всех имеющих с ним общение. Выдавать он себя может за управляющего имениями, а то и помещика, машиниста, садовника, сотрудника какой-либо фирмы или предприятия, представителя по заготовке продуктов для армии и прочее. Старается заводить знакомства и сношения в соответствующем круге. В разговоре заметно заикается. Одевается прилично и может разыгрывать настоящего джентльмена. Любит хорошо и изыскано питаться».

Городовой кутает бритый затылок в форменный башлык и неодобрительно поглядывает в сторону гостиницы «Швейцарская», от которой рукой подать до «Благородного собрания», где и должна состояться встреча городской интеллигенции с приезжими футуристами.

Футуристы – сомнительная компания. Однако разрешено встречу эту провести и не где-нибудь, а в «Благородном собрании». Оба здания помещаются на центральной -Александровской улице. Когда-то, в начале ХIХ века, это была окраина города. Тут размешались зимние квартиры пехотного Ново-Московского полка. За сто с небольшим лет, прошедших с момента, когда Кишинев императорским указом был определен столицей Бессарабской губернии, население города с тридцати тысяч увеличилось до ста двадцати. Город ушел вверх по холму, на котором архитектор Александр Бернардацци построил великолепную водонапорную башню. К 1914-му году тут действовало трамвайное сообщение, лучшие дома и присутственные здания освещались электричеством. На знаменитом поезде «Кишинев - Одесса», прибывающем на вокзал ровно в «семь сорок», приличные люди ездили «смотреть постановки в Одесской опере». Также среди кишиневцев в то время популярны были полеты авиатора Уточкина, гастроли силачей, борцов и циркачей: Заикина, Поддубного и Кащеева и другие многие весьма культурные развлечения.

Смеркалось. В ресторации гостиницы « Швейцарская» гастролеры-футуристы разогревались перед выступлением. Горячая закуска и кувшины с прохладным и густым, словно кровь, молдавским вином вселяли в гастролеров уверенность – публике будет что послушать!

Лидер группы Василий Каменский, осушив очередной стаканчик «красненького», вспомнил, что надо бы отправить телеграмму Северянину, дескать «Отгремели в Одессе», «в Кишиневе слякоть, вино и назойливые графоманы из местных футуристов». Ведь сам «король поэтической формы» Игорь Северянин подкинул идею организовать турне футуристов по России. Внушительный маршрут: Харьков, Симферополь, Севастополь, Керчь, Одесса, Кишинев, Николаев, Киев, Минск, Казань, Пенза, Ростов-на-Дону, Саратов, Тифлис, Баку! В декабре 1913-го пустились в путь на поезде. В Крыму изрядно пошумели, молва покатилась впереди паровоза. Сборы выросли невероятно!

«С-пособные ребята, – цедит, не выпуская из зубов папироски, жилистый и суровый Маяковский. – Нет, послушайте! – он читает текст местного футуристического манифеста:

«Я – футурист-романтик, молодой, сильновластный, исступленнодерзкий, с горящими глазами человек… Я ненавижу все, что было, что нахально навязывается от прошлого, а потому отворачиваюсь от него. И протестую…». Ха! Он протестует!»

- Г-господа! – неожиданно возникает из ресторанного полумрака плотная фигура в безукоризненной пиджачной паре, живот солидного господина, перечеркнут золотой цепочкой.

В глубине залы, на подиуме страдает скрипка. Услужливый официант подносит новые кувшины вина.

- От всей души! – солидный господин делает широкий жест. – Кишиневские поклонники новаторского искусства с вами!

Все поднимают тост: «За революцию в искусстве! За сброшенные кандалы и оковы!»

Подошедший господин, представившийся херсонским помещиком Полторадневым, загадочно улыбается и, отозвав в сторону Василия Каменского, передает ему солидную пачку денежных знаков.

«На развитие революционного футуризма!» - отказать невозможно, да и стоит ли? Еще раз пьют за освобождение «От оков!». Помещик Полтораднев расплачивается, и вся компания шумно вываливается из ресторации.

«Люблю з-знаете ли поэзию!» - улыбается кишиневский меценат, за спиной которого незаметно становятся двое крепких ребят, правые руки которых спрятаны за пазуху.

Подкатывают две рессорные пролетки, швейцар кланяется. Портье в вестибюле восторженно шепчет коридорному: « Ты видел, это же он с ними, с футуристами, сам Котовский!».

По пути в собрание «помещик Полтораднев» рассказывает, что недавно по «делам фирмы» тоже совершил некое турне по городам и весям Сибири.
Маяковский с любопытством присматривается к фигуре и облику «помещика». Уже через три года Полтораднев-Котовский будет продавать на революционном аукционе в Одессе свои кандалы, а спустя десять с небольшим лет, в 1926-ом, после загадочной гибели героя гражданской войны комкора Котовского, Маяковский станет призывать советскую молодежь «делать жизнь с Григория Ивановича!» Потом и сам Маяковский ляжет на дуло пистолета.
Но это потом. В январе четырнадцатого года Маяковский молод, дерзок и честолюбив. По воспоминаниям известного художника Юрия Анненкова: «Он был огромного роста, мускулист и широкоплеч. Волосы, то остригал наголо, то отращивал до такой степени, что они не слушались уже ни гребенки, ни щетки и упрямо таращились в беспорядке… Тонкие брови лежали над самыми глазами, придавая им злобный оттенок. Нижняя челюсть плотоядно выдавалась вперед…»

Кишинев, 1914 год, январь, юго-западная окраина Российской империи. Футуристы предвещают крушение «старого мира». В этом «старом императорском мире» уже носится призрак мировой бойни. Уже тем летом в Сараево футуристический экстремист Гаврила Принцип убьет эрц-герцога, наследника Австро-Венгерской империи Фердинанда. Начнется всеобщая мобилизация и грянет Первая мировая война.

«Вздрогнула от крика грудь дивизий.
Вперед!
Пена у рта.
Разящий Георгий у знамен в девизе…»

Уже осенью в Кишиневе откроется юго-западный фронт. В 1916-м состоится знаменитый Брусиловский прорыв. В 1917-м империя рухнет в пропасть междоусобицы и гражданской войны.

Кишинев из губернского города империи Российской превратится волею судеб в провинциально-захолустный городок румынского королевства. Потом снова будет война. И разные перемены статуса этого города. И много чего еще. Но футуристов больше уже в Кишиневе не увидят.

В январе же 1914-го, в Благородном собрании губернского Кишинева публика неистовствует, рукоплещет и рыдает словам Маяковского:
«Как кабак, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
Проститутки как святыню на руках пронесут
И покажут Богу в свое оправдание.
И Бог заплачет над моею книжкой,
Ни слова, в горле звуки спекшиеся комом.
И побежит по небу с моими стихами под мышкой
И будет, задыхаясь читать их своим знакомым!»

Некий местный литератор той поры по прозвищу Фегрино оставил описание этого вечера:

«Странная афиша из разнокалиберных букв: «Вечер футуристов»… Идем, запасшись тухлыми яйцами и гнилым картофелем… Видали мы таких!
Благородка. Касса. Барышня-брюнетка. Золотой нос и красные квадраты на лице вызывали недоуменные улыбки у самых заплесневелых кишиневградцев. К футуристам они ползли, как в зверинец. Они нетерпеливы, им хочется скорее видеть и слышать эту разновидность людей, этих странных, скандально-шумных зверьков. И вот поднимается занавес…

За столом, крытым скатертью из пестрых лоскутков, сидят они, кубо-футуристы, речетворцы гениальные: Владимир Маяковский, Василий Каменский, Бурлюк, художественно раскрашены. Маяковскому к лицу его ярко-розовый «спинжак». Непринужденные, ГОРДЫ ОНИ, ЛЮДИ Сегодняшнего дня. Говорит Пильский. Говорит долго, дельно, убедительно. Не футуристов защищал, а кишиневградцев оскорблял… Василий Каменский плюется словами, плюется медленно, тягуче.
Владимир Маяковский – яркий, внушительный. Мастер слова. Аплодисменты гулкие, долгие, яростные проводили его (эти же аплодисменты провожают и врагов футуризма). Бурлюк о живописи от Адама до наших дней. Иллюстрирует свой доклад световыми картинами. Публика хрюкает, мяукает от удовольствия.
Поэзы… Недоумение, улыбки, хохот. Маяковский читает поэзу. Хохот. Уходит.

- «Просим еще». – Бросает в публику. – «Вечер кончился».

За ненадобностью бросаем картофель и яйца под ноги извозчичьей кляче.

-Вива футуристы!»

Ни Маяковский, ни его собратья футуристы в отличие от, скажем, того же Пушкина о своем пребывании в Кишиневе в январе 1914 года никаких воспоминаний не оставили. Единственно в путевых заметках о путешествии в Америку у Маяковского есть такой несколько неожиданный пассаж:

«Рассказ брата о брате, мебельщике, первый - американский. Брат жил в Кишиневе. Когда ему стало 14 лет, он узнал понаслышке, что самые красивые женщины - в Испании. Брат бежал в этот же вечер, потому что женщины были ему нужны самые красивые. Но до Мадрида он добрался только в 17 лет. В Мадриде красивых женщин оказалось не больше, чем в каждом другом месте, но они смотрели на брата даже меньше, чем аптекарши в Кишиневе. Брат обиделся и справедливо решил, что для обращения сияния испанских глаз в его сторону ему нужны деньги. Брат поехал в Америку еще с двумя бродягами, но зато с одной парой башмаков на всех троих».

Через сто лет после посещения Маяковским Кишинева эта коротенькая история некоего молодого кишиневца читается «весьма актуальненько». «Одна пара башмаков на троих» - путешествие в поисках сытой и красивой жизни «по заграницам» увы, не анекдот, а заурядная реальность, в которой нет ни футуризма, ни поэзы.

Несложно посчитать с 1914 по 2014, ровно сто лет. Интересно, тот самый кишиневский футурист Фегрино, как сложилась его судьба? Оставил ли он потомство? Не пал ли на полях сражений. Увидели ли лучшие годы восстановленного, послевоенного Кишинева, куда любили приезжать с концертами Высоцкий и Магомаев?

Незадолго до своей смерти, на девяносто четвертом году жизни, великий писатель- фантаст, философ и мудрец Рэй Бредбери сказал: «В двадцать первом веке человечество значительно поглупело». Похоже, он был прав - печальный старик - автор романов, где предсказаны «уничтожающее книги общество развлечений» или «диктатура беспилотников страж-птиц», а также иные антиутопии, становящиеся сегодня какой-то назойливой реальностью. Человечество не поумнело…

В 2014 году, в Кишиневе это особенно заметно.


Дата публикации: Вс 17 Авг 2014

[rimty]

О послевоенном Кишинёве.

[Sserg77]

Воспоминания Феликса Ивановича Чуева "Почему я не стал премьер-министром".
Послевоенный Кишинёв, старый аэропорт, рынки города и многое другое.

Учился в старой 36ой,которая была за бывш.Детским миром.Мать вспоминала/он не в ее классе был/как им тяжело было.школа чем могла,помогала,но выучился сам и брата выучил.Но умер сам тоже рано,в 58 лет.Единственный,кто смог и успел разговорить Молотова и Кагановича,и написать/

[serj63-63]

Енчиклопедия Советикэ Молдовеняскэ.Том-3,1972 г.

[rimty]

Российский кинорежиссер и сценарист Николай Игоревич Лебедев родился в Кишиневе в 1966 г.
В своих воспоминаниях, опубликованных в книге «Мой Кишинев», Н. Лебедев рассказывает
о мире Кишинева конца 70-х и первой половины 80-х годов.


Когда-то в юности меня поражали и завораживали фильмы, в которых персонажи возвращались в дорогие сердцу места и узнавали и не узнавали их — будто бы благодаря странному свойству человеческой памяти перекрещивались эпохи и времена в одной точке. Сейчас я понимаю, что в этом образе — пересечения времен — очень много от реального. Потому что во мне живет несколько городов с одним названием — Кишинев. А еще — такой город существует в реальности, и он совершенно другой. Не хуже и не лучше, а просто — другой.

Не так давно я встретился с одной знаменитой актрисой, тоже уроженкой Кишинева, и мы принялись вспоминать. В наших воспоминаниях, хотя мы и из разных поколений, оказалось много общего. Мы вспомнили маленькие дворики на уютных тенистых улицах; там царил аромат лип, из окон доносились звуки радиоточек, в центре двора была обязательная водопроводная колонка. Вспомнили палисадники с покосившимися деревянными заборчиками, где вперемешку с цветами росли малина и огурцы, а дверца не запиралась на запор.

Мы вспомнили дикий виноград, который буйно увивал покосившиеся строения в центральной части города. Пятипалые листья к осени становились багрово-красными, будто диковинные цветы, от них невозможно было оторвать глаз. Вспомнили каштановые деревья на главной улице — весной они были усеяны белыми пирамидками соцветий, пышные, раскидистые, а к осени желтели, разбрасывали яркую листву и роняли на асфальт растрескавшиеся колючие корзинки, из которых вываливались лаковые коричневые каштаны. Вспомнили каменных львов на лестнице Органного зала — и она, эта актриса, и я знавали времена, когда никакого органа внутри еще не было, а вот здание стояло и радовало глаз своим царственным видом.

Моя бабушка Александра Михайловна жила в самом центре города в небольшой квартирке из двух комнат, занимавшей часть старинного особняка; у крыльца росло огромное дикое тутовое дерево, я взбирался через него на крышу и видел вокруг море таких же крыш, утопавших в зелени таких же огромных деревьев. По другую сторону улочки находилось музыкальное училище; из распахнутых окон днями и вечерами неслись сочные звуки духовых инструментов.

Рядом был необъятный парк, в простонародье называвшийся Комсомольским озером. Весной и летом здесь царило пышное цветение. На каскадной лестнице, украшенной серым камнем, били фонтаны, а вода была холоднющая (не в озере, а в этих водоемах каскадной лестницы) и прозрачная. Меня манило на лестницу как магнитом. В детстве — потому что рядом находились карусели с цветными лошадками и статуя городского оленя, на которой можно было даже посидеть под присмотром старших.
Повзрослев, я снимал здесь свои первые фильмы — любительские. Лестница казалась мне чрезвычайно кинематографичной, было в ней что-то от пышного дворцового стиля, и венчала ее роскошная беседка-ротонда. Говорят, сейчас каскадная лестница полуразрушена и позабыта. Я видел фотографии — печальное зрелище… Но в моей памяти лестница остается во всей своей красе — в весенней зелени или в рыжей осенней вьюге, заметаемая опавшей листвой, величественная, будто статная седовласая барыня.

А еще вспоминаю кишиневские снегопады — они всегда обрушивались внезапно, снег был густым, пушистым, движение на дорогах останавливалось, троллейбусы беспомощно вздымали вверх свои железные рога и буксовали на взгорках; и в университет на Садовой надо было топать пешком через полгорода, и в этом было особое удовольствие, радостное, веселое. Улыбающиеся люди прокладывали тропинки в высоких сугробах, и на разрумянившихся от легкого морозца лицах было написано: ура!.. зима пришла!..

Как ни странно, Кишинев той поры — конца 70-х и 1-ой половины 80-х — представляется мне очень кинематографическим городом. Я с детства знал (вернее, надеялся), что буду работать в кино — и потому все, что было связано с кино, представляло для меня особенный интерес. Помню огромный (таким он был для 10-летнего пацана), в несколько этажей, старый особняк, расположенный у входа в парк Комсомольское озеро. В особняке располагался редакторский отдел киностудии «Молдова-филм», где взрослые доброжелательные люди читали мои первые сценарные опусы. Окна особняка были распахнуты даже поздней осенью, и из них доносился стук печатных машинок.

Помню доброго охранника, который пропускал меня в «святая святых» — на саму киностудию, которая находилась неподалеку от художественного музея, прямо напротив музыкальной школы, где я тогда пытался обучаться игре на фортепиано. Куда больше фортепиано и занудных занятий по сольфеджио меня манил одноэтажный дом с тяжелыми воротами, по стенам которого были развешены огромные плакаты с названиями фильмов и фотографиями известных артистов. Дворик киностудии был уютным; по нему с озабоченными лицами сновали какие-то люди совсем не праздничного вида, жуя сигареты. Я глядел на них и цепенел от счастья: ведь они имели отношение к таинству создания кино!

Можно ли сегодня представить, чтобы главный редактор киностудии принимал в своем кабинете пятиклассника и терпеливо растолковывал, как писать сценарии?.. Сказка, выдумка — скажете вы. Но со мной такая сказка происходила наяву. Тогдашнего главреда «Молдова-филм» звали Александр Волковский; он совершенно искренне и всерьез общался со мной, зеленым школяром, и ни грамма снисходительности не проскальзывало в его речах и советах. Когда в очередной раз я явился к Волковскому с самоуверенным заявлением, что вот, созрел уже для того, чтобы снимать настоящее кино, он созвонился с директором кинолюбителей Юлианом Ромашкану — и в моей жизни началась новая страница.

Клуб кинолюбителей, по счастливому совпадению, находился по соседству с квартирой бабушки на тихой, тенистой улице Барнардацци, в особняке, одним входом на улицу, другим — в уютный зеленый дворик, где офисы (как сказали бы мы сейчас) соседствовали с жилыми квартирами. Вместе с приятелями, такими же оголтелыми кинолюбителями, как и я, мы выносили во двор кинокамеру, заряжали в нее пленку и снимали свои первые… ну, еще не фильмы, а, скажем так, видеосюжеты.

Известный оператор «Молдова-филм» Валерий Чуря возился с нашей командой так, будто мы и впрямь были настоящими кинематографистами. «В кино все должно быть оправдано», — говорил нам Чуря. Эта фраза стала моим жизненным девизом. Чуря помогал осознать, что кинематограф — это вовсе не говорящие головы, он прививал любовь к изображению, к кинообразу, учил рассказывать историю с помощью визуального инструментария, монтажа. И всегда очень бережно относился к детскому самолюбию. Теперь я понимаю, что вместе с азами ремесла мы постигали в клубе кинолюбителей искусство взрослой жизни — учились общаться, реализовывать свои амбиции, считаться с законами окружающего мира.

Мы часто снимали на улицах Кишинева. Честно говоря, тогда мне это казалось скучноватым занятием: ну, улицы и улицы, что в них такого?.. Хотелось чего-то необычного и сказочного. Хотелось фантастических декораций и необыкновенных историй. А что интересного в этих улицах с их обыкновенными домами и обыкновенными жителями?..
Это сейчас я понимаю, что дома были совсем не обыкновенными, как и люди, в них обитавшие. Неподалеку от клуба кинолюбителей был поросший виноградом дворик, где жила всемирно известная оперная прима Мария Биешу. А если направиться в другую сторону — можно было дойти до дома писателя Емилиана Букова, автора «Андриеша». Все рядом, в пешей доступности.

Благодаря известной песне Кишинев называют «белым городом». Странное дело — мой город, тот, который помню, — он никогда не казался мне белым. Слова песни — это, скорее, поэтический образ, стихотворный троп. На самом-то деле Кишинев всегда был (во всяком случае для меня) зеленым, утопавшим в парковых деревьях и цветах.
И в архитектуре не наблюдалось белого цвета — в центральной части города (теперь я понимаю, что она была застроена в западной традиции: такой же тип строений можно встретить в различных городах Европы) доминировали серые тона, а 3-4-этажные здания выглядели весьма основательно. Разве что новые застройки были белыми — и именно их вид иллюстрировал слова песни; помню множество документальных кадров Кишинева, снятых с вертолета, пролетающего над новыми районами города.


было главной частью моей жизни. И на город я глядел глазами человека, влюбленного в кинематограф. На улицах Кишинева довольно часто можно было застать моменты, когда снимали фильмы — о, это было отдельное, ни с чем не сравнимое наслаждение: наблюдать, как свозили огромные диги, тянули кабели к машинам-генераторам, как диги разгорались, а на огороженном пятачке перед камерами режиссер темпераментно рассказывал что-то внимательным и сосредоточенным артистам. Повсюду вальяжно слонялись работники съемочной группы, казавшиеся мне небожителями.

Особое внимание кинематографистов привлекала площадь перед железнодорожным вокзалом — в этом нет ничего удивительного, ведь здесь было перепутье, пересечение многих дорог. Мой дед был железнодорожником, и его семья жила поблизости. Понятное дело, я часто гостил у деда. Поэтому когда на площади в очередной раз разворачивался кинематографический табор, я мчался туда и наблюдал то за Софией Ротару, которая изображала прибывшую из пригорода учительницу музыки (но одетую как и полагается эстрадной певице), то за увешанной сумками Маргаритой Тереховой. На хлопушках красовались названия фильмов, которые год спустя можно было посомтреть в кинотеатрах: «Где ты, любовь?..», «Все могло быть иначе»…

Однажды поздним вечером, выйдя после спектакля из нового (на тот момент) здания Театра оперы и балета, я увидел знакомый свет, бивший из-под бокового балкона. В свете прожекторов ходил туда-сюда импозантный Костолевский, он изображал американца Тони Вендиса. Как же потом было приятно смотреть фильм, где коротко промелькнул кадр, снятый на моих глазах!.. Конечно, это была детская наивность — нелепая, трогательная и, надеюсь, простительная.

В середине 80-х, когда уже учился в университете, я оказался на съемочной площадке, расположившейся на пересечении улиц Комсомольская и 28 июня (сейчас эти улицы называются иначе). Оказался не просто так, а с заданием от газеты — написать репортаж со съемок. Была весна, уже очень теплая. Но в скверике перед небольшим кафе лежал снег — его свозили из пригородных лесов на больших грузовиках и разбрасывали лопатами по тротуару. Снег очень быстро таял и растекался вокруг широкими рукавами. На заднем плане вместо снега выкладывали смятые простыни — в отличие от настоящего снега они не таяли. В режиссерском кресле сидел пожилой солидный человек. Он поразил тем, что поднялся, дабы пожать мне, желторотому студенту, руку. Это был мэтр советской режиссуры Иосиф Хейфиц — автор «Большой семьи», трилогии о Максиме, «Дамы с собачкой». Я запомнил урок: чем крупнее личность, тем внимательнее и уважительнее относится она к окружающим. Кишинев стал для Хейфица натурной площадкой фильма «Подсудимый». Было странно и необыкновенно увидеть потом на большом экране снятый ленинградцем Хейфицем Кишинев. Это был совсем не такой Кишинев, какой мы привыкли видеть. Помню в сценарии странную строчку: действие происходит в небольшом провинциальном городе, предположительно — Кишиневе. Кишинев — провинциальный город? Я был по-детски возмущен. Это ведь столица! Но Хейфиц и вправду снял Кишинев провинциальным — заводские трубы, серые пейзажи. Я тогда еще не понимал, что лицо города, как и актерское лицо, можно увидеть по-разному — все зависит от задачи. Хейфиц ведь не о городе снимал свой фильм. И он видел Кишинев совсем по-другому.

Как, скажем, и одесские кинематографисты — но у них Кишинев смотрелся парадно, по-современному. В Кишиневе снимали сцены фильма «Поезд вне расписания», и мне было приятно увидеть Кишинев белоснежным и нарядным (и вправду, как в песне). Я провел на съемочной площадке «Поезда…» пару дней, но уже не как журналист, а как артист массовых сцен, а попросту говоря — массовки.

У молдавских кинематографистов был свой взгляд на Кишинев, резко отличный от взгляда приезжих коллег. И, признаюсь в своем ощущении, куда более точный и, как сейчас говорят, аутентичный. Город зачастую становился на экране более интересным, чем герои рассказываемых историй. Я и сейчас люблю отыскать какую-нибудь старую картину киностудии «Молдова-филм» и смотреть на улицы из моего детства. И совершенно неважно, хороший это фильм или совершенно беспомощный и ныне позабытый — он воскрешает в памяти образы, звуки, запахи из той невозвратной поры, воскрешает людей, которых уже нет… а те далече… Наверное, это самое важное свойство мест, где родился и жил когда-то: воскрешать образы ушедшего.

В интернете я нашел фрагменты фильма «Между небом и землей» — одним из режиссеров был Михаил Бадикяну, к которому я отваживался являться ребенком с моими первыми сценарными опусами, а директором фильма — Артур Загорский, мой сосед по дому, который несколько лет обучал меня основам кинематографического мастерства — просто так, «по зову сердца». Куски наивного этого фильма вдруг тронули меня до глубины души. Я увидел знакомые кишиневские пейзажи, широкие улицы, тогдашние новостройки, среди которых жил и я. Почувствовал вкус ушедшего. Наверное, в этом и есть одно из предназначений искусства кино — сохранять, консервировать ушедшее время.

Не так давно — много лет спустя после того как я уехал из Кишинева — мне довелось оказаться в городе детства. Очень ненадолго. На два дня. Сразу вспомнилось знаменитое:

…по несчастью или к счастью — истина проста:
Никогда не возвращайся в прежние места.
Даже если пепелище выглядит вполне —
Не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне…

Город изменился. Сильно. Я не узнал его. Даже те дворы, которые были знакомы мне «до слез, до прожилок, до детских припухших желез» — они выглядят сегодня совершенно иначе. Все стало другим. Другие люди — с другими лицами, с другим взглядом ходят по улицам. Жизнь меняется. Меня поразило, что знаменитая фраза про детство, «когда деревья были большими» — на самом-то деле не соответсвует действительности. Я-то как раз помню время, «когда деревья были маленькими». Вокруг моей школы № 40 на улице Бубновского росли крохотные пушистые сосенки. Я помню, как жалостливо они выглядели на первой школьной линейке. А сейчас — высоченные разлапистые деревья взмывают ввысь, кажется, они стали выше самой школы.

А вот здание школы, казавшееся большим, необъятным, будто океанский корабль, и я не раз терялся там первоклашкой, путался в длиннющих галереях и переходах, теперь стало маленьким, трогательно беззащитным. Величественная школьная лестница оказалась низенькой. За школой стоит мой дом — я провел в нем детство. Крыльцо, которое я помню высоким, помпезным, теперь кажется крохотным, в несколько покосившихся ступенек. Я поднялся по лестнице на четвертый этаж — лестница показалась узкой и тесной. Постоял у знакомой двери. Здесь жила моя семья. За этой дверью осталось многое из того, что бережет теперь моя память. Хрупкий мир, который уже не вернуть. Но он всегда со мной.

Мне сложно говорить о ностальгии в связи с тем, прошлым Кишиневом, которого уже нет. Это нормально, что меняются времена и меняется лицо города. Вспоминая «тот, прежний город» — я думаю не о строениях и не о мироустройстве, а о людях и отношениях, об ощущениях чего-то широкого и просторного, уверенного и спокойного. Наверное, это наивное ощущение детства и юности — когда кажется, что все самое главное и большое будет впереди.

Но многие люди, которых я встретил в «том, прежнем городе», перешли в мою новую жизнь. Без них мне было бы плохо жить на белом свете. Наверное, это самое главное — что связи не рвутся и что на них держится твой нынешний день. Скажем, с актрисой Светланой Тома я познакомился за кулисами кишиневского дворца «Октомбрие» в начале 80-х. Светлана принимала участие в популярной шоу-программе «Товарищ кино», и ее номер представлял самую, пожалуй, известную, поистине звездную роль актрисы — Раду из фильма «Табор уходит в небо».

Оказалось, мы с Тома были соседями: дом, в котором она жила, находился на моей улице, сразу за моим бывшим детским садом. Это была окраина Кишинева, но, как сейчас выясняется, на той же самой улице жили и кинорежиссер Эмиль Лотяну, и актриса Светлана Крючкова.

Тома оказалась удивительно доброжелательным и в высшей степени интеллигентным человеком. Одна из красивейших актрис бывшего Советского Союза, признанная по опросу журнала «Советский экран» лучшей актрисой года, она жила в скромной 2-комнатной квартирке вместе с дочерью Ирой. Мы стали общаться, а потом и подружились — и дружим вот уже более 30 лет. Времена изменились — а вот Светлана не изменилась ни на йоту, оставаясь такой же светлой, деликатной, мудрой, красивой. Она снялась у меня в двух картинах — в «Поклоннике» и в «Фонограмме страсти». Ира тоже стала актрисой, она озвучила главные женские роли в моей «Звезде» и в моем же «Волкодаве из города Серых Псов», а совсем недавно сыграла в новом фильме.

Про это мой новый фильм, сделанный в жанре катастрофы, — отдельный разговор, и он тоже связан с Кишиневом. Подростком я увидел в кишиневском кинотеатре «Москова», что на проспекте Молодежи (я очень любил этот кинотеатр и часто ходил туда на киносеансы), фильм Александра Митты «Экипаж». Фильм произвел оглушительное впечатление, я пересматривал его десятки раз. И много лет мечтал сделать что-то в подобном жанре.

С товарищем по клубу кинолюбителей Юрой Бадареу из детских игрушек и конструкторов мы городили какие-то невообразимые макеты самолетов и поездов. Их было удобно снимать во дворе или на балконе, водрузив на перила. Мы соединяли макеты с перспективой города, а потом с удовольствием крушили все эти игршечные вагончики, запечатлевая картины катастроф на пленку, — «почти как в «Экипаже»». Выглядело это наивно и абсолютно не впечатляло. Однако Валерий Чуря и директор клуба кинолюбителей Юлиан Ромашкану относились к нашим детским потугам с уважительностью. Сейчас понимаю: это же огромное везение — встретить на своем пути людей с таким тонким педагогическим талантом, совсем не педагогов по профессии, но настоящих учителей по призванию.

Валерий Чуря, с которым я созвонился не так давно, сказал: «Надо же… мы ведь общались всего пару-тройку лет — а ты запомнил!..» Пару-тройку лет??? — а ведь и вправду, это был относительно небольшой отрезок времени; однако в жизни подростка, оказывается, эта «пара-тройка лет» может быть настоящей эпохой, эрой, так много знаний, умений, опыта приходит к тебе за короткий отрезок времени благодаря умным, талантливым, мудрым людям, которые встретились на пути.
У меня до сих пор хранятся любительские пленки с горящими детскими вагончиками на фоне кишиневских панорам. Чуря очень подробно разбирал минусы и плюсы в драматургии и режиссерских решениях «Экипажа» и объяснял, сколь многое нужно постичь, чтобы приблизиться к уровню фильма Митты; мы слушали, открыв рот. Я и помыслить тогда не мог, что годы спустя буду снимать парафраз «Экипажа», а подвигнут меня на это не только продюсеры Леонид Верещагин и Никита Михалков, но и — вот ведь чудо! — режиссер оригинального фильма Александр Митта. Когда я взялся за этот проект, то извлек на свет божий сохранившиеся наброски сценариев, сделанные в пору моей кишиневской жизни. Рукописные страницы сохранились и даже не пожелтели. Одна из идей почти без изменений вошла в зрелищную сцену катастрофы на далеком океанском острове. Удивительные испытываешь ощущения, когда снимаешь эпизод, придуманный и записанный тобою в детстве.

Я понимаю, что города меняются — как сама жизнь и как все люди. Однако, путешествуя по миру, вижу, что многие места удивительным образом сохраняют свою своеобычность. Отдавая дань новым веяньям, они хранят уникальные черты. Таков Рим — но это всем известно. Таков, скажем, Ричмонд — в нем сохранились постройки полуторавековой давности, отремонтированные внутри, но снаружи имеющие изначальный вид. Таковы столицы и небольшие городки Европы…

Мне хочется чтобы меняясь, Кишинев, все-таки оставался прежним: уютным, зеленым, чистым, доброжелательным. Хочется, чтобы старые дворики берегли свой первозданный вид — притом, чтобы, конечно же, были удобны для жизни новых поколений. Хочется, чтобы так же цвела малина в палисадниках, и липы распространяли вокруг свой дивный пьянящий аромат.

И очень хочется, чтобы Кишинев был городом счастливых людей — местом, куда хочется возвращаться снова и снова. И в мыслях, и в снах, и наяву…


Из книги «Мой Кишинев» (Москва-Кишинев, 2015)
http://locals.md/

[ris55]

"В середине 80-х, когда уже учился в университете, я оказался на съемочной площадке, расположившейся на пересечении улиц Комсомольская и 28 июня"-странно-эти улицы никогда не пересекались